Повести монгольских писателей. Том второй - Пурэвийн Хорло

вдруг одолевшие Содгэрэл. Для этих людей наступил один из обычных, счастливых вечеров, наполненный доверительным дружеским общением, такой же, как многие вечера в прошлом, такой же, как многие вечера, которые наступят в будущем. Жизнь не поскупилась для Нацага и Содгэрэл ни на радость беседы, ни на светлую преходящую печаль…

Цэнгэл сидел молчаливый и мрачный. Морщинки на лбу говорили, что он напряженно думает. В такие минуты мне всегда хочется пожалеть мужа. Ведь ничего плохого он мне не сделал. Ни разу пальцем не тронул. Может, я все-таки недостаточно ценю любовь, скрытую в глубине его сердца, и напрасно терзаю мужа своими сомнениями?

Я разобрала постель и уложила Цэнгэла. Мужчины, конечно, сильные существа, но бывают минуты, когда они преклоняют перед нами, женщинами, колени, вызывая в нас сострадание и нежность. И Цэнгэл такой же. Сколько месяцев ходил за мной, не решаясь сказать, что у него в сердце! История нашей любви знакома каждому деревцу в скверике, что возле центрального вокзала в Улан-Баторе. Не стерлись еще, наверно, наши следы на щебеночной дорожке в том скверике. Я не забыла тех дней, когда каждый из нас двоих стремился проникнуть в душу другого и разбудить любовь, и не знал толком, как это сделать, и терялся в сомнениях и догадках.

Я коснулась губами горячего лба Цэнгэла. От мужа сильно пахло перегаром. Этот запах вызывал во мне легкий приступ тошноты. Но голову мою сверлила одна мысль — может быть, я требую от Цэнгэла слишком большой любви, а сама недостаточно ласкова с ним и этим посеяла равнодушие в сердце мужа? Цэнгэл взглянул на меня бессмысленным, мутным взглядом и опять закрыл глаза. Я же, словно пытаясь увидеть и запомнить все светлое, что было в его облике, смотрела на него и с удивлением находила такое, чего не замечала все эти три совместно прожитых года. Вспомнив, что недавно собиралась с ним поругаться, осудила себя за это. С такими мыслями я легла, поцеловала Цэнгэла, прощая ему его грубость, обняла его широкую грудь, считая себя во многом виноватой, стала ждать от мужа любви и ласки.

А Цэнгэл, сбросив одеяло, отшвырнул мою обнимавшую его руку.

— Не тормоши меня! Отстань!

Я старалась думать только о хорошем. Мысль о том, что я наскучила ему, сковала меня страхом, и некоторое время я, замерев, лежала молча.

— Я тебе надоела, да?

— Не болтай, залезь под одеяло и молчи!

— Цэнгэл, скажи правду. Я ведь люблю тебя.

— Хватит! Говорю, не бурчи над ухом! Все тело болит. Отодвинься от меня! Хочется, чтобы тебя поцеловали? Сколько можно целоваться? Лучше покажи характер, чем жеманничать да кривляться. Вы с этой Содгэрэл вроде помехи человеку в жизни. Подругой мужчине быть вы не умеете.

У меня загудело в ушах, мурашки побежали по телу. Захотелось выпить холодной воды, чтобы загасить пылавший внутри огонь. Как же я была глупа, что принимала свое серое, безрадостное существование за полное счастье! И вот я лежала молча, поливая жгучими слезами подушку. Никогда не думала, что ночь может быть такой длинной В борьбе с отчаянием, в тщетных попытках преодолеть терзавшую душу боль провела я эту ночь. Все мои прежние надежды и ожидания показались мне смешными и наивными. В то же время я мучилась оттого, что своей неуемной жаждой любви и ласки вызвала раздражение у человека, не привыкшего открыто выражать свои радости и обиды. Я даже шевелилась с каким-то трудом, словно на мне была неудобная одежда. Неужели нечем мне привлечь мужа, который с каждым днем все больше отдаляется от меня?

После той ночи уверенность, что я слишком бездумно и беспечно относилась к своей жизни и напрасно мучила ни в чем не повинного человека, поселила в душе тревогу. Теперь дни проходили ровной чередой, как верблюды в караване. Если вдруг мне случалось рассмеяться, то помнила я об этом целых десять следующих дней.

Наступило лето. После мутного весеннего половодья река вернулась в свои берега, оставив по сторонам илистые наносы, и теперь бежала вниз чистой голубой лентой. Зазеленела бескрайняя тайга. Запахло молодой листвой, из-под толстой належи бурой прошлогодней травы показались слабые зеленые побеги. Однажды, когда мы подравнивали насыпь и замеряли искривления шпал и путей, совсем рядом закуковала кукушка. Если возвращается что-то давно тебе знакомое, оно всегда оживляет измученную одиночеством душу. Так было и со мной. Услышав кукушку, я обрадовалась чрезвычайно.

— Кукушка! Вы слышите, кукушка прилетела! — воскликнула я.

Муна-гуай бросил на меня быстрый взгляд и пробубнил себе под нос:

— К дождю это.

Цэнгэл, не вынимая изо рта трубки, пристально посмотрел на меня и сказал:

— Ступай-ка домой да чайник вскипяти. Устала ты, похоже.

Нацаг, опершись о лопату, посмотрел на меня с сочувствием и жалостью и ласково улыбнулся.

Вскинув лопату на плечо, я неторопливо зашагала домой. Возле дома играл Тайванбаяр. Увидев меня, он радостно побежал мне навстречу. Обнимая его, я думала: «Неужели никогда не подарит мне Цэнгэл сына, который бы встречал меня, как Тайванбаяр. Тогда я смогла бы показать Цэнгэлу, какая я мать и жена. Тогда и он должен был бы стать отцом, а не только мужем».

Я еще не успела вскипятить воду для чая, как пришли мужчины. Цэнгэл сразу начал пускать пузыри и шипеть, будто сырые дрова в костре.

— Чай до сих пор не готов?! Полей-ка мне на руки.

Река была в двух шагах. Он вполне мог бы сходить на берег и вымыться как следует до пояса. Но я промолчала — на очень уж тонком волоске висела судьба нашей семьи, которую мы с такими добрыми намерениями начинали строить.

Наконец чай был готов, и Цэнгэл, утолив жажду, по-видимому, подобрел.

— Вот что, жена моя, ты не маленькая. Здесь для тебя ребенок бегает, там у тебя, глядишь, опять какая-нибудь птаха закукует, а ты что же — по каждому случаю будешь прыгать от радости? Из-за твоего легкомыслия не знаю, куда себя от стыда девать, — назидательно поучал он меня.

От его нравоучений мне почему-то стало легче, но в голову опять полезли странные мысли. Я подумала, что стоило бы довести Цэнгэла до бешенства и посмотреть, как он станет вести себя тогда. Вообще говоря, человеку несвойственно стремление творить зло. Поэтому я сама не могла понять, откуда во мне такое желание, не могла понять, что я хочу получить, разозлив Цэнгэла. В глубине души у меня таилась, конечно, надежда, что Цэнгэл накричит на меня в сердцах, устанет от гнева и потом, может быть, пожалеет и приласкает. Ради этого и