Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

– Иное? Что ты болтаешь?

– Крест, барин, – прошептал приказчик. Он опустился на колени, вслепую пошарил среди костей и действительно выудил из кучи большой медный криновидный крест на медной же цепочке, позеленевший от времени.

– Это Кузовлева, старосты, – сказал он, протягивая находку Сорокину. – Все время с ним ходил, носил поверх рубахи, красовался.

Сорокин взял крест, повертел в пальцах:

– Такой зеленый и носил?

– Нет, – Егорыч помотал головой, поднялся, опираясь о ствол сосны и избегая смотреть вниз. – У него он блестящий был, начищенный.

– Ну ведь не успел бы позеленеть за неделю.

– Не знаю, барин, успел бы или нет, а только таких крестов я больше ни у кого не встречал. Это он, видит Бог!

Сорокин бросил крест обратно, вытер ладони о рубаху, устало вздохнул. Комаровский посмотрел на него растерянно, словно только что очнувшись от тяжелого сна:

– Идем?

– Я иду, – сказал Сорокин, сам удивляясь собственным словам. – Что-то стряслось с моими мужиками по эту сторону двери, и мне нужно выяснить что. Вас не держу, разумеется. Только оставьте платок развеваться над дверью, чтоб путь назад сумел я отыскать.

– Что-то ты стихами заговорил, брат, – сказал Комаровский. – Прямо ямбом. Давай-ка без ямба, а? Мы тебя одного тут не бросим.

– Помилуй, Илья Николаевич, никак невозможно. Подумай о Пелагее Никитичне…

– Еще чего! – воскликнула Комаровская. – Пелагея Никитична сама о себе подумает. И ей кажется, что возвращаться сейчас глупо.

– Почему?

– Потому что лишь глупцы могут испугаться старых костей в замшелом мешке. Никакой угрозы в них я не вижу.

Она, конечно, кривила душой. Ей было страшно, и все вокруг это понимали. Но на споры не оставалось ни сил, ни времени.

– Хорошо, – сказал Сорокин. – Пойдемте. Только давайте постараемся вернуться к двери до темноты.

Ночевать здесь я не рискну.

Они двинулись дальше, уже без разговоров и смеха. Чета Комаровских шла впереди с винтовками наготове, Архип вынул из сумки охотничий нож, и даже Егорыч отыскал себе оружие – внушительных размеров сучковатую палку. Лес становился все гуще, все сильнее наполнялся тенями, все ожесточеннее цеплялся за непрошеных гостей ветками молодых сосенок. Озираясь по сторонам, в течение получаса они успели заметить еще пару мешков на деревьях, но даже подходить к ним не стали. Не стоило тратить время на чепуху, пока имелась цель поважнее.

Впрочем, им бы ни за что не удалось найти селение, если б не девочка. Она собирала ягоды в малиннике и пела протяжную колыбельную о сверчке, петушке и месяце, а увидев Сорокина со товарищи, выползших из зарослей на ее голос, пискнула, бросила лукошко и кинулась бежать. Обычная русоволосая девчушка лет восьми, в сером платьице и лапотках, ничуть не похожая на индианку.

– Наши, – сказал Комаровский. – Русские люди тут. Dieu merci!

Все вздохнули с облегчением, хотя и понимали, что это еще ничего не значит – в мешках на деревьях висели тоже русские люди. Последовав за девочкой, они вскоре вышли к вырубке, откуда хорошо нахоженная тропа и вывела их к жилью.

Здесь была ветряная мельница и бревенчатая церковь, а в остальном деревня выглядела самым обычным образом. Ни рва, ни частокола не имелось вокруг нее, только стоял на околице серый, чуть покосившийся крест. Столь же серые избы выстроились в два ряда, разглядывая друг друга темными окнами. Вокруг домов расползлись огороды, хлева и амбары, а за ними, насколько хватало глаз, тянулись в обе стороны поля, ослепительно-желтые от созревшей, обласканной солнцем пшеницы.

– Страда, похоже, – сказал Сорокин. – Интересно, чья это земля.

– Сейчас узнаем, – сказал Комаровский, указывая на людей, показавшихся на улице. Их было много, десятка полтора: в основном бабы в рабочем платье и светлых платках, но впереди шагали три худощавых мужика с окладистыми бородами. Один из них держал за руку ту самую девочку из малинника.

– Вот ведь мерзавка, – прошипела Комаровская. – Быстро бегает.

– Прошу вас, – в тон ей прошипел Сорокин. – Сейчас очень важно сохранять спокойствие! – Он повернулся к Егорычу. – А ты давай гляди в оба. Узнаёшь кого?

– Нет, барин, не узнаю.

– Гляди лучше!

На околице, возле креста, они встретились и замерли в нескольких шагах друг от друга. Бабы крестились, перешептывались, прятали глаза в землю. Мужики смотрели ровно и спокойно, щурились исподлобья. Минуту спустя тот, кого вела девочка, произнес:

– Добро жаловать, путники.

– Мое почтение, – отозвался Сорокин.

– Правда ли, что вы пришли из-за реки?

– Что? А… Да, именно так. Мы оттуда, – Сорокин указал рукой за спину. – Из-за реки. Из двери в склоне холма.

– Пращуры предрекали, что однажды вы явитесь. Ничего хорошего оттудова не приходит. Но мы готовы разделить с вами кров и стол, ежели побожитесь сейчас, вот на этом поклонном кресте, что не замышляете худого.

– Послушайте. – Сорокин раздраженно потер пальцами потный лоб. – Меня зовут Алексей Максимович Сорокин, я помещик Ветлыновского уезда, хозяин деревни под названием Ярцевка. Мои крестьяне… из Яр-цевки… они сбежали куда-то сюда. Я пытаюсь их отыскать, только и всего.

Мужик наклонился к девочке, быстро прошептал ей что-то на ухо. Девочка кивнула и, скользнув меж бабьих юбок, скрылась из виду. Мужик выпрямился, степенно кивнул:

– Знамо дело. Наши пращуры бросили тебя и сокрылись здесь, в Беловодье. Им ведомо было, что придет день, когда ты явишься по их души. Оне оставили тебе ответ. – Он оглянулся на селян, будто заручаясь поддержкой, потом подбоченился и принялся декламировать нараспев, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза: – Ой, Сорока! Ой, Сорока! Не серчай, не гневись, Сорока, не гневи ты Господа Бога до срока! В Беловодье хватит на всех землицы – для любой, самой хитрой птицы, здесь поля и леса, поднебесная краса…

Мужик замешкался на мгновение. Видно было, что память подводит его – давненько не повторял он когда-то вызубренного стиха. Однако продолжить ему не позволили. Комаровская пальнула в воздух. Выстрел, звучный, словно удар огромного хлыста, раскатился по деревне гулким эхом. Бабы завизжали и бросились врассыпную, закрывая руками головы. Мужики остались стоять. Декламатор, усмехнувшись, покрутил в ухе мизинцем.

– Мы сюда не песни петь пришли, – сказала Комаровская. – Где ярцевские крестьяне?

– Так прямо перед тобой, матушка, – по-прежнему лукаво улыбаясь, сказал мужик. – Мы, стало быть, оне и есть. Их внуки да правнуки.

Он обернулся, указал на девочку, выводящую из крайнего дома древнюю согнутую старуху:

– Вон у бабки Аксиньи спросите. Последняя из пришлых. Все остальные, почитай, здесь уж родились, на энтой земле.

Старуха медленно ковыляла по тропинке. На шум выстрела из дворов высыпали другие жители деревни – в основном бабы и детишки – и запрудили улицу, смотрели боязливо издалека. Сорокин разглядывал их