Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

слушала, широко распахнув глаза; за окнами хмурились сумерки, в камине гудело пламя и трещали поленья, пахло березовым дымом и старыми книгами, время от времени с хрипловатой натугой били часы, и все рассказы превращались в волшебную сказку. Мне самому вдруг стало казаться, что я говорю не о себе и не о своей жизни, а пересказываю какой-то причудливый роман.

– А какое из ваших приключений было самым необыкновенным?

Я поколебался секунду и ответил:

– Рукопашная схватка с волком-оборотнем.

Эту историю я не рассказывал никому и не думал, что в нее может поверить хоть кто-то, кроме тех очень немногих, кто был ее непосредственным очевидцем. Но Машенька не просто поверила, она настойчиво требовала подробностей – и вот уже я как будто оказался не в Библиотеке рядом с камином и книжными полками, а в пропитанном стужей и сыростью бетонном коробе заброшенного заводского цеха, и исполинская тень неумолимо двигалась мне навстречу, неуязвимая для пуль и ножа, а потом ветхие деревянные переплеты огромного окна в противоположной стене с треском ломались и пыльные стекла обрушивались, как нож гильотины…

– Знаете, вы настоящий герой, – серьезно сказала Машенька.

– Возможно, когда-то был им, но не сейчас. Я подал прошение об отставке, и его, похоже, удовлетворили.

– Но вы вернулись! Герой всегда возвращается, когда в нем есть нужда. И я уверена теперь, что вернулись вы очень вовремя.

Я не нашел, что ответить, и мы какое-то время молчали, а потом раздался осторожный стук в дверь: Дуняша звала нас на ужин.

За столом Машенька была оживленной, даже веселой, пару раз удачно подшутила над своим сумрачным братом и посылала в мою сторону такие лучащиеся взгляды, что мне даже стало неловко. Наблюдавшая эту пантомиму Вера то и дело удивленно вздергивала брови, чем смущала меня еще больше. После ужина Машенька удалилась к себе в Девичью башню; из Верхней гостиной зазвучал смех и голоса, наперебой выкрикивающие имена фирсов, что знаменовало возвращение в Усадьбу духа непринужденной веселости. Я отправился к себе в комнату, и едва успел зайти, как в дверь постучали. На пороге стояла Вера.

– Что у тебя с дочкой Зильбера? – спросила она без обиняков.

Я отчего-то растерялся, и потому ответил вопросом:

– Беспокоишься обо мне?

– И не только о тебе. Напомни, пожалуйста, что стало с последней женщиной, которую ты любил?

– Ее застрелили после того, как она попыталась меня зарезать, – ответил я после некоторого колебания.

– А с предыдущей?

– Ей разрубили грудь и вырвали сердце.

– Прелестно. А с той, что была до нее?

– Расстреляли из дробовика, и она умерла у меня на руках.

– Налицо некоторая тенденция, не находишь?

– Послушай, между нами ничего нет, я старше ее больше, чем в два раза! – возразил я так, как будто это было хотя бы каким-то аргументом. – Она могла бы быть нашей дочерью!

– Но Бог миловал. Я говорила тебе, что с этой девочкой что-то не так, а теперь и с тобой тоже. Ты явно сбрендил. Впрочем, тебе всегда нравилось быть героем триллера.

– Но только главным героем.

– Каждый думает о себе как об актере, играющем главную роль, и почти каждый на этот счет заблуждается.

Она ушла, а я сел на стул, положил ноги на подоконник и стал ждать.

Машенька уезжала после отбоя. Пошел дождь, и автомобиль подали к северному входу. Мы шли через Большую гостиную, и она вдруг сказала:

– Так жаль, что в Усадьбе нет связи: я бы хотела иметь возможность написать тебе, прикоснуться на расстоянии цифровой рукой…

От этого внезапного «ты» я почувствовал, как тепло окутало сердце.

– Смотри, как красиво вечереет!..

Двор был освещен желтовато-чайным теплым светом и похож на декорацию к какой-то классической драме из тех, где герои носят ботфорты и разговаривают белым стихом; с невидимого бархатно-черного неба тянулись серебристые нити, переливаясь в лучах фонарей. По лобовому стеклу автомобиля бесшумно двигались «дворники», смахивая крупные капли. Мы вышли под дождь; я поспешил открыть Машеньке дверь, но она не села в машину, а встала рядом и притянула меня к себе. В этом поцелуе уже не было ничего случайного: она целовалась настойчиво, страстно, порывисто, как целуется обыкновенно молоденькая девушка, желающая показать себя взрослой и опытной. Я не знаю, сколько это продолжалось – минуту, вечность, миг между падением двух капель дождя, под которым мы стояли, не замечая его, – но вот она отстранилась, посмотрела мне на прощание в глаза каким-то отчаянным, умоляющим взглядом, провела рукой по моему лицу и скрылась в салоне своего внедорожника. Хлопнула дверца, машина отъехала; я остался стоять под дождем, а потом оглянулся: позади ярко светились окна комнат воспитанников, казармы фирсов и кухни. Если кто-нибудь, как и Вера, задавался вопросом о моих отношениях с Марией Аристарховной фон Зильбер, ему достаточно было бы мимолетного взгляда в окно, чтобы получить все ответы.

Я снова вернулся в комнату. Мысли пребывали в совершенном смятении, но, проходя мимо зеркала, я заметил, что мое отражение застыло на месте. Я вернулся и посмотрел: мой двойник в безукоризненном черном костюме, белоснежной рубашке и со стильной небрежной стрижкой неодобрительно качал головой.

– Ты же знаешь такую любовь, – сказал он, – которая застревает в сердце как острый, зазубренный наконечник, а потом вырывает с кровью куски, когда наступает время его вытаскивать.

– Но что, если я не захочу его вытаскивать вовсе?

– Придется, – убежденно возразил он. – Всегда приходится.

Я снял промокшее пальто, кое-как вытер голову полотенцем, упал на кровать и провалился в глухой, мертвый сон…

* * *

…Сначала я почувствовал запах, цветочный и сладкий, напоминающий сегодняшний аромат погребальных лилий, а потом легкое прикосновение, похожее на дуновение невидимого сквозняка. Я открыл глаза, не вполне осознавая, сплю я еще или же бодрствую; на столе ярко горели свечи в высоком подсвечнике, а Машенька, склонившись ко мне, прошептала:

– Просыпайся, идем…

Она стояла с канделябром в руке и смотрела, как я одеваюсь, а потом взяла за руку и повела за собой. Мы вышли из комнаты; коридоры и залы Усадьбы наполняла непроницаемо черная тьма и неподвижная тишина. За нами крались, пробираясь по стенам и потолку, наши огромные тени, искаженные пламенем свечей.

Дождь прекратился; в распахнувшемся небе сверкали крупные звезды, словно не успевшие упасть вниз капли дождя, превратившиеся в бриллианты чистейшей воды, и ярко светила убывающая луна. Машенька провела меня через двор до конюшни. Архип, весь как будто бы посветлевший, причесанный, строгий, с большим фонарем в руке, открыл нам ворота, поклонился и произнес:

– Мария Аристарховна, все готово, как и велели…

Белая, словно