Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

на побелку, мама в домашнем халате хихикала как девчонка на коленях у дяди Лени, табачные пласты утягивало в форточку. Под кроватью, куда не добивает свет, сопели жадные, любопытные ноздри, о которых нельзя было рассказывать.

В один из дней дядя Леня сорвался, вдруг – врезал маме неожиданно и страшно, я кинулся выручать. Сам улетел от такой оплеухи, что голова чуть не треснула.

– Зашибу, сучий выкидыш, – сказал мне отчим неповоротливым языком и снова повернулся к маме, а я пополз из комнаты. Кричать начал только в коридоре, прибежали соседи, но дядя Леня уже успокоился. Бормотал маме что-то, прижимал ее к себе волосатой синевой рук.

Милицию вызывать не стали.

– Был он уже в этой вашей тюрьме! – развернула мама узкие плечи, уставила руки в боки, сделавшись маленькой, но яростной буквой Ф. – У него вообще жисть тяжелая, не вам его судить, понятно?! Сами-то кто?!

– Прибьет он тебя, Никитишна, – поморщился дядька Герасим, невысокий, коренастый фронтовик. – Муж не прибил, так этот уделает.

Мама хлопнула дверью, соседи остались в коридоре. Дядя Леня взглянул исподлобья, блеснула фикса, подмигнул нам обоим:

– Кипишатся сявки, волну гонят. А вот хрена им всем моржового, да?!

Этой ночью кровать за ширмой скрипела особенно громко, потом умолкла, потянуло куревом. Я уснул наконец – чтобы вскинуться от кошмара, наполненного дымом и треском пламени. Открыл глаза, но пламя было и здесь. Пополз куда-то на карачках, закашлялся, вокруг потемнело. Просто усталость… прилечь… заснуть…

Вдруг стало очень больно, и вовсе не от огня. Увидел перед собой яростную синеву глаз, полез за ними к двери, отдернул щеколду – дым повалил в коридор, и я следом. Провалился обратно во мрак, но теперь было можно.

* * *

Мама с дядей Леней угорели насмерть – об этом позже сказал Герасим. Похоронили обоих уже на второй день, комната теперь стала черной и страшной, совсем не для жизни. Приходила женщина-милиционер, говорила с соседями, на меня поглядывала строго, но сочувственно. Удивлялась, почему не рыдаю.

Я и сам не знал.

Может, чувствовал, что не один и что чьи-то глаза продолжают за мною приглядывать даже сейчас. Волшебные глаза. Мой чудесный, таинственный друг, который не бросит, если все вокруг отвернутся. Тот, в которого не поверят, но это и хорошо – он ведь только для меня.

Через несколько дней за мною приехали. Дальняя родственница мамы, совсем на маму не похожая: стройная, хорошо одетая, с длинными черными волосами и поджатыми губами. Красивая, но злая – такие вещи ребенок чувствует сразу.

– Это ты, значит, сын Людмилы? – спросила от порога, разглядывая меня с брезгливым любопытством. – Ну, собирайся, поедем с нами жить.

– А вы, извиняюсь, кто такие? – нахмурился дядька Герасим, даже со стула приподнялся. Красивая злая тетенька ему определенно понравилась, а вот крупный мужчина за ее спиной симпатий не вызвал.

– Если вы усыновлять, то покажьте-ка документы, и вообще…

– Покажем, успокойтесь. Сейчас приедет кто-нибудь из опеки, у них уже все оформлено, а мальчик пока соберет вещи. Правда же, мальчик? Меня зовут Элеонора Вадимовна, для тебя – тетя Эля. Будем жить в большой и светлой квартире.

Моего имени она так и не спросила даже для приличия. Вещей у меня набралось всего-то на полчемодана, а высокий грузный человек за спиной тети Эли оказался ее мужем, Савелием Петровичем. Для меня – дядя Савва.

– Эх, горемыка ты неприкаянный, – сказал он, когда грузились в старенькую «Победу». – Это ж надо, с малолетства и так вот сразу!

Поехали в другую часть города, где раньше я почти не бывал. Многоэтажные дома, много зелени на улицах и гаражей во дворах. Квартира мне показалась маленькой, но только в сравнении с коммуналкой. Против нашей выгоревшей комнатки это жилище было огромным – и действительно, слишком светлым. Таинственному другу здесь было негде прятаться. Он оставит меня теперь!

– Не поняла, что за слезы? – удивилась тетя Эля, и ее тонкие, модно выщипанные брови превратились в букву «М». – Тебе у нас не нравится?!

– Нра… нравится. Только мама…

– Твою маму не вернешь, особенно сопливым носом. Сейчас же иди умойся и привыкай держать себя в руках.

Тон тети Эли сделался ледяным, дядя Савва за моей спиной сочувственно вздохнул, но промолчал. Он вообще говорил очень редко и будто стеснялся своих габаритов – сутулился и сводил плечи – зато постоянно что-то делал по дому. Утром, до работы, и вечером, после. Трудился дядя Савва, по его же словам, «в народном хозяйстве», был даже мелким начальником, но при общении с тетей Элей это не проявлялось. Та преподавала музыку, и ее ученики наверняка не смели даже шептаться на уроках. Только петь и только то, что положено. Своих детей у этой пары не было.

Все детали я узнал гораздо позже, а в тот день умылся и вышел-таки гулять. Меня заметили сразу. Двое мальчишек чуть старше приблизились вразвалочку, один спросил мое имя, протянул руку, но тут же ударил в нос. Очень подло и очень больно. Кровянка хлынула в три ручья, испачкала не только одежду, но и лестничный пролет, пока я бежал, рыдая, домой. Мама бы пожалела, хоть и спьяну, а дядя Леня мог бы пойти, наказать обидчиков – но в большой и светлой квартире никто мне сочувствовать не собирался.

– А ну-ка ныть перестал! – прикрикнула тетя Эля, замораживая мои слезы. – Ты мальчик или девочка вообще? Если побили, значит, сам виноват! Не вызываешь у ровесников ни уважения, ни страха. Надо сдачи давать, а то вырастешь как мой…

И осеклась вдруг, уставилась в дальний угол квартиры. Маленький темный угол, где совсем никого сейчас не было, – но слова у тети Эли закончились, а мне вдруг стало теплее. Будто тоже увидел там лазурь чьих-то глаз. Ночью мне снился их обладатель, похожий на медведя коалу из детской книжки – такой же кругленький, забавный, с широкой мордой, но с очень длинными когтями на лапах. С когтей сочилось красное, «коала» облизывал их и рычал тихонько.

Наутро я вышел во двор, прихватив молоток дяди Саввы. Очень надеялся, что обидчиков здесь не окажется, но они, похоже, слонялись между подъездами и гаражами весь день напролет.

– Ну, ты че, козлина новенький?! Вчера не хватило?! – успел спросить один до того, как боек молотка угодил ему по лбу. Особых сил у меня в то время не было, но острая грань рассекла кожу, а страх довершил дело – пацаненок схватился за лицо, увидел собственную кровь и завопил, а второй попятился. Выше меня на полголовы и явно сильнее – но у меня был молоток, и мне точно было некуда отступать.

– Сами