Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

В отделе внезапно оказалось шумно и многолюдно. Несколько уверенных в себе мужчин, одинаково крепких, широкогрудых, бородатых, с маленькими сумочками через плечо, столпились вокруг сидящего за столом сотрудника, а самый высокий из них, обладавший при этом и самой впечатляющей бородой, громогласно вещал:

– Как юрист я настаиваю на том, что мы будем подавать заявление об умышленном причинении средней тяжести вреда здоровью, совершенном из хулиганских побуждений! Также мы намерены немедленно подать заявление об оскорблении…

– Листочек и ручку я вам выдам, конечно, не откажу, но регистрировать все это будете не у нас, а в районном отделе, – звучало в ответ.

Один из мужчин увидел Адахамжона, нахмурился и решительно преградил ему дорогу:

– Так, ты куда собрался? Ваших тут никого нет!

Адахамжон побледнел, но сдержался. Он достал удостоверение, раскрыл его и сообщил:

– Ошибаетесь: все наши как раз здесь.

Мужчина внимательно изучил удостоверение и скривился.

– Этнический отдел, что ли?..

Но в сторону отошел.

Адахамжон протолкался сквозь атлетичные торсы и плечи к двери, за которой в крошечном кабинете за столом сидела Зоя, взъерошенная, как воробей, выдержавший схватку с котом, а сотрудник напротив выговаривал монотонно:

– Также необходимо пояснить, в какое время, в какой торговой точке и с какой целью была приобретена данная сумка, содержащая изображение…

Зоя увидела Адахамжона и просияла, впервые обрадовавшись ему, как родному.

Некоторое время ушло на выяснение сути дела; еще несколько долгих минут потребовалось, чтобы убедить Зою спокойно дописать объяснения, дождаться оформления протокола, подписать его, и только потом уже идти и ехать, куда заблагорассудится. До пяти еще оставалось около четверти часа. К счастью, каршеринговый автомобиль, на котором Адахамжон приехал сюда, так и остался стоять неподалеку. Добраться до Лиговского можно было минут за десять; стоя на светофоре, Адахамжон взял смартфон, чтобы на всякий случай предупредить Алину о том, что он может задержаться на пару минут, и в этот момент в общем чате появилось новое сообщение:

«Вижу Шинкарева, захожу одна».

85… 84… 83…

Адахамжон стиснул зубы и вдавил педаль газа.

* * *

Глухая тишина была пропитана тяжелыми запахами пустого дома: плесени, тлена и отсыревшего дерева. Узкая лестница с осклизлыми вытертыми ступенями поднималась вверх, к площадке первого этажа, на которую выходили две двери: одна была плотно закрыта, за другой, приоткрытой, с выломанным замком, лежал лист железа и виднелся полутемный, замусоренный коридор. Алина прислушалась: откуда-то сверху доносились приглушенные ритмичные басовые звуки.

Она стала подниматься, стараясь не торопиться, чтобы шаги по битым стеклам и крошеву осыпающейся штукатурки звучали не слишком громко, но и не медлить; худенькая девчоночья фигурка в черной безразмерной кофте стояла перед глазами. На площадке второго этажа ей пришлось пробираться через залежи пластиковых мешков, полных сгнившего, источающего зловоние мусора; здесь же в углу стояла крытая детская коляска на заржавленном железном каркасе. Звуки музыки становились слышнее. На третьем этаже Алина остановилась. Да, так и есть: теперь можно было различить не только басы, но и разухабистую мелодию, несущуюся из-за двери, на которой белой краской была намалевана цифра 25.

Ни ручки, ни замка на двери не было. Алина толкнула ее и вошла. За дверью оказался полутемный коридорчик, заканчивавшийся тупиком. Со стен свисали шелушащиеся лохмотья обоев. Звуки слышались справа, из-за облезлой до потемневшей от времени дранки хлипкой стены, проем в которой едва прикрывала криво висящая на петлях, облупившаяся белая дверь.

Алина вошла, разом окинув взглядом небольшую убогую комнату: два грязных окна, остатки обоев, продавленное низкое кресло, две табуретки, стол, кое-как сбитый из широких досок, приколоченных к подоконнику. На столе стояла музыкальная колонка, исторгавшая ритмичные звуки, напоминающие музыку, две бутылки вина и коробка шоколадных конфет. Слева в углу, у стены, был брошен матрас; девочка сидела на нем, обняв руками колени и опустив голову, скрытую капюшоном. Шинкарев стоял у стола, в руках у него были две фарфоровые кружки, наполненные рубиновой жидкостью. Он обернулся на звук открывшейся двери и увидел Алину.

На бесконечно долгое мгновение все замерло.

– Оп-па!!!

Шинкарев уронил кружки и кинулся на Алину. Она мгновенно выбросила ему навстречу классическую «двойку», раз и два. Оба хлестких удара попали в цель: левый кулак угодил по жесткой скуле, костяшки правого осаднились кровью от удара о зубы – но Шинкарев только мотнул головой, налетел на Алину и вцепился ей в горло.

«Нет акцента, на вынос не бьешь. Не хватает, наверное, злости».

Шинкарев был невысоким и тощим, но жилистым, сильным, с большими руками и железными, толстыми пальцами, которыми он с невероятной силой стиснул шею Алины. Она попыталась сбить его руки ударами по сгибам локтей, но не вышло. Шинкарев зарычал и прижал ее спиною к стене. Дыхание перехватило, перед глазами замелькали черные точки. Алина снова принялась бить его по рукам, потом пинать ногами, наугад целя каблуками по голеням и в колени, ощущая, как вместе с воздухом стремительно уходят и силы. Шинкарев, похоже, тоже почувствовал, что Алина слабеет: не разжимая смертельной хватки, он согнул руки, приблизился, растянул потрескавшиеся белые губы и раскрыл рот с острыми, мелкими зубами. Изо рта несло вином и гнилой кровью. Он придвинулся еще ближе, и в этот момент Алина, собравшись в последнем усилии, вонзила большие пальцы Шинкареву в глаза. Он пронзительно завопил, но не отпустил рук, хотя и чуть ослабил смертельную хватку. Алина почувствовала, как по правой руке стекает что-то горячее, вязкое, липкое, и со всей силы принялась продавливать большой палец левой сквозь судорожно сжатые жесткие веки. Шинкарев наконец отпустил ее и попятился, широко отмахиваясь руками. Алина судорожно вздохнула, оттолкнулась спиной и врезала противнику ногой в грудь. Он с размаху уселся на табурет, потерял равновесие, рухнул на спину, но через мгновение снова вскочил. Его левый глаз стремительно набухал, становясь похожим на неправдоподобно огромное, багровое кожистое яйцо, между слипшихся раздувшихся век сочилась кровавая слизь; правый налился кровью и безумно вращался. Алина бросилась в сторону – схватить табуретку, бутылку со стола, что угодно еще, – но Шинкарев заорал и яростно кинулся на нее, согнувшись и расставив перед собой руки. Костлявое плечо врезалось ей в живот, она почувствовала, как ноги отрываются от земли, и в следующий миг с размаха врезалась в стену. Ветхая дранка не выдержала, раздался треск, стена рухнула, и они вдвоем вывалились в коридор, задыхаясь от осыпающейся известки и пыли. Шинкарев