Последний день года - Лена Александровна Обухова

Олеся все равно выглядела сердитой, но, очевидно, не найдя других возражений, развернулась и молча скрылась за дверью своей комнаты.

Морозов проводил ее взглядом и снова повернулся к Павлу.

— Мы не знакомы, — заметил он максимально нейтральным тоном и протянул руку. — Олег.

— Морозов, — кивнул тот, пожимая протянутую руку. — Я догадался. Павел.

— Гордеев, — в тон ему добавил Морозов. — Я тоже догадался.

Павел криво усмехнулся и подхватил с пола сумку, скользя ищущим взглядом по помещению.

— Если вы не возражаете, я на пару минут в ванную и спать. Сил нет никаких.

Никто не возражал. Вероника показала Павлу кабинет, извиняющимся тоном заметила, что они не знали о его приезде, а потому не подготовили ему постельное белье, на что он только отмахнулся. На кушетке лежали пара декоративных подушек и плед, и Павел заверил, что сейчас ему хватит и этого.

Они оставили его устраиваться, а сами вернулись на кухню, но только для того, чтобы вылить недопитые напитки и сполоснуть чашки. Вероника заверила, что уже чувствует себя готовой ко сну.

На второй этаж они поднялись вместе. Охи-вздохи на мансарде уже стихли, но чьи-то приглушенные шаги еще были слышны. Однако Вероника предпочла сделать вид, что ничего не заметила. Пожелав ему спокойной ночи, она торопливо скрылась за дверью своей спальни, прикрыв ее.

Морозов снова прислушался, но уже не услышал звуков наверху. Возможно, парочка как раз собиралась спуститься по лестнице в дальнем конце этажа. Дожидаться ее он не собирался: к чему им эта неловкость?

Он уже открыл дверь в свою спальню, стараясь двигаться как можно тише, чтобы не разбудить Дарью, когда вдруг услышал из соседней комнаты громкий храп.

Стало быть, Григорий Столяров все это время все же мирно спал в своей постели.

Глава 6

— Ты это серьезно?!

Дарья смотрела на него во все глаза, так и не вставив вторую сережку в ухо. Морозов не мог понять, чего в ее тоне больше: страха, возмущения или… предвкушения.

Их утро началось довольно поздно. Вернувшись ночью в комнату, Морозов долго не мог уснуть, но при этом старался сильно не ворочаться, чтобы не потревожить Дарью. Сон сморил его только ближе к пяти утра, когда за окном вновь начался снегопад. В результате он, против обыкновения, проспал до десяти, хотя обычно даже по выходным подрывался самое позднее в девять, а чаще просыпался и вовсе часов в восемь. Дарья, судя по всему, встала незадолго до его пробуждения, поскольку как раз вернулась из ванной, когда он сел на кровати, потирая глаза.

Утром она оказалась так же бодра и благодушна, как и в любое другое время суток, что им доводилось общаться. Поприветствовала его широкой улыбкой, быстро поцеловала и поинтересовалась, как ему спалось. Морозов признался, что уснул довольно быстро, но посреди ночи что-то его разбудило, и в итоге он пару часов бодрствовал. Что именно стало причиной пробуждения, говорить не стал, но рассказал о том, что во время своих ночных гуляний пересекся с Вероникой, которой тоже не спалось. Ему почему-то не очень хотелось рассказывать об этом, но он не видел смысла молчать: все равно кто-нибудь упомянет это обстоятельство. К тому же он считал необходимым предупредить Дарью о приезде ее бывшего мужа, которого, как он понял, никто не ждал, в том числе и она сама.

Дарья еще не успела начать одеваться, только взяла с прикроватной тумбочки украшения, которые оставила там перед сном: цепочку с подвеской, пару колец и сережки. Когда Морозов дошел в своем рассказе до упоминания Павла, ей оставалось надеть только вторую сережку, но новость произвела на нее такое впечатление, что она, казалось, совсем о ней забыла.

— Ну Валера, ну зараза… — пробормотала Дарья, прикрывая глаза.

И Морозов невольно задался вопросом, что она прячет под веками: несвойственную ей злость или неуместное в его присутствии удовольствие от мысли, что бывший оказался не готов ее отпустить.

В том, что Павел приехал сюда возвращать Дарью, Морозов ни капельки не сомневался. Хотя, возможно, в этот раз следователь в нем уступал место мужчине, и он принимал желаемое за действительное. Как бы странно с его стороны ни было желать, чтобы его пассию потянули назад прежние отношения.

Впрочем, нельзя было исключать и того, что Павел просто решил испортить Дарье настроение и разладить ее новые отношения из вредности, а не ради восстановления их брака.

— Когда Валера приедет, я ему по башке настучу, — продолжала притворно возмущаться Дарья, пока Морозов брал полотенца и доставал из сумки несессер.

Он улыбнулся, вдруг поймав себя на странном подозрении, что Павел и Дарья могли и вовсе все это разыграть из любви к драме. И тут в нем, конечно, снова включился следователь, склонный подозревать всех и каждого.

— Не переживай, Даш. Не думаю, что это испортит нам поездку. Мы ведь все взрослые цивилизованные люди. Я уверен, мы сможем вести себя достойно.

— Правда? — Она прекратила свои метания и причитания и с интересом посмотрела на него. — То есть тебя это не задевает? И не огорчает? Ты не потребуешь, чтобы мы срочно уехали, и не сбежишь от меня сам? Я правда не знала, что он его пригласил! Никто не знал!

— Да я верю, не переживай. — Морозов снова улыбнулся ей. — То, что визит Павла оказался сюрпризом как минимум для Вероники и Олеси, было вполне очевидно. И я совершенно не вижу повода психовать из-за этого. К тому же, боюсь, даже если бы я захотел уехать, мне бы не удалось этого сделать. По крайней мере до тех пор, пока не пройдет трактор и не почистит дорогу.

Выражение ее лица вновь изменилось, став нарочито огорченным. Дарья шагнула к нему, обняла за талию, тесно прижимаясь и заглядывая в глаза.

— И что? Ты совсем не ревнуешь? Ни чуточки?

Он рассмеялся, приняв ее вопросы за шутку, о чем красноречиво говорили непривычно детский тон, к которому Дарья не была склонна, и выразительно хлопающие ресницы.

— Ревность — удел неуверенных в себе мужчин… Кстати, вот кто действительно был недоволен появлением Павла — это Олеся. Меня это даже удивило… Можно было подумать, что это ее бывший муж, явившийся без спроса, а не твой. С чего бы?

Дарья только махнула рукой и картинно закатила глаза.

— Олеся его терпеть не может. Все десять лет, что мы с ним были женаты, фыркала. Когда-то давно — примерно сто лет назад — у