Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

Я прошел сквозь темную слипшуюся духоту до массивного кирпичного основания дымохода, в который выходили жерла каминов Бального зала и Картинной галереи, сверился с картой Захара, обогнул дымоход и отправился в обратном направлении по коридору, образованному каменной кладкой и покосившимися штабелями обернутых пленкой картонных коробок. Коридор расширился, и я вышел на пустую площадку, ограниченную теряющимися в темноте несущими стенами; справа чернел вход в знакомую мне камеру с оружием и доспехами, прямо передо мной вздымались массивные плиты пола, под которыми неизвестные копатели вырыли неглубокую яму. Под тонким слоем песка на дне тускло поблескивал камень, поцарапанный кирками или мотыгой. Впереди была стена, ограничивающая подвал с северной стороны, в нескольких метрах над ней вверху располагались окна Бального зала. В углу у стены я заметил сваленные в беспорядке коробки, листы железа и доски. Я подошел ближе и посветил фонарем: каменный пол был вытерт подошвами, а на ящиках и фанерных листах в куче хлама отчетливо различались следы множества рук.

Разобрать завал было делом нескольких минут, пары заноз и ушибленной ноги, на которую неловко свалился пустой деревянный ящик. Карта Захара оказалась точна: из стены выступал короткий обрезок старой газовой трубы. Похоже, что после закрытия филиала Института генетики здание оказалось отрезано от коммуникаций, которые много позже, во время реконструкции несколько лет назад, были проведены заново. Ненужные телефонные линии, как и говорил Граф, обрезали, люки, ведущие к ним, залили цементом из соображений безопасности. Новые внешние трубопроводы находились под постоянным контролем, но вот проверить, не осталось ли ведущих наружу старых труб, Граф не удосужился. Зато про них вспомнил кое-кто другой, тот, кому нужно было найти способ оперативно связываться с внешним миром из накрытой колпаком радиоэлектронных помех Усадьбы Сфинкса.

К трубе была прочно прикручена стальная пластина, а на ней укреплен четырьмя болтами небольшой металлический ящичек скучного армейского цвета, закрывающийся на защелку. Я поднял крышку: внутри был тумблер, сейчас находящийся в положении «выкл.» и несколько клавиш – немудреный, но очень надежный трубопроводный передатчик, состоящий из усилителя, шифратора и формирователя команд. Вероятно, сейчас где-нибудь на давно отключенной газовой станции в десятке-другом километрах отсюда, рядом с таким же обрезком трубы скучает кто-то на круглосуточном посменном дежурстве, готовый принять срочный вызов и оперативную информацию.

Теперь нужно было найти Захара. Я полагал, что он отыщется где-то неподалеку, и оказался прав. Сначала луч фонаря выхватил из темноты извилистый пунктир бурых капель на каменных плитах пола; они сливались, собирались небольшими засохшими пятнами, хорошо различимыми потому, что пыли на полу в этом месте не было: ее всю вытерли, когда волокли что-то тяжелое от передатчика до проема в стене, ведущего в оружейную комнату. Внутри обнаружился Захар: он лежал на боку у стены, грузно вытянувшись среди разбросанных сабель и алебард, одна из которых торчала у него из груди. Я присел рядом. Большое рыхлое лицо Захара было застывшим и белым, как непропеченный ком теста, под приопущенными веками тускло поблескивали закатившиеся глаза. Заостренное навершие алебарды торчало ровно из алой буквы А, окруженной расплывшимся темным пятном. Я взял его руку: она была холодной и твердой, как промерзшая насквозь рулька. Захар уже порядочно окоченел, чему явно способствовала промозглая сырость подвала. Когда-то я был знаком с одним толковым судебно-медицинским экспертом, женщиной, которая помогала мне разобраться с тем самым делом, в которое вовлекла меня леди Вивиен. Странно, что сейчас я не мог припомнить ее имени, но вот она, я уверен, смогла бы определить время смерти Захара с точностью до получаса. Впрочем, мне тоже пришлось повидать в жизни несколько трупов, и, судя по состоянию тела, душа покинула его примерно в полночь. Я взялся за древко алебарды, чтобы вытащить из раны, и в этом момент прозвучали шаги.

В темноте замелькали отсветы фонарей. Кажется, шли два человека, но разобрать было сложно, потому что шаги одного заглушала тяжелая поступь другого: это был лязгающий, скрежещущий грохот, с которым железо врезалось в камень. Лучи фонарей приближались, то появляясь, то исчезая во мраке подвального лабиринта. Кто-то уверенно направлялся прямо сюда, и вряд ли затем, чтобы напомнить про время обеда.

* * *

Существует неверное мнение, что рыцарь, облаченный в стальной доспех, был неуклюж, неповоротлив, а если падал, то не имел возможности встать без посторонней помощи. Меж тем полный вес классического готического или миланского доспеха составлял всего двадцать пять килограммов, распределенных по телу; современный штурмовик-пехотинец иногда таскает на себе больше. Рыцарь в доспехе легко двигался, приседал и вставал, а некий Жан ле Менгр в полном боевом облачении запросто карабкался на стены по штурмовой лестнице просто ради тренировки. При этом уязвимых мест, кроме узких щелей меж сочленениями разных элементов доспеха, у рыцаря почти не имелось, так что можно сказать, что он был настоящим живым танком своего времени, мощным, быстрым и непробиваемым.

Именно такой танк сейчас высился передо мной в полумраке, появившись из узкого прохода между стеной и штабелями коробок. Отсветы лампы, зажатой в латной перчатке, тускло отражались в серой стали рифленой кирасы, наплечниках и круглых ронделях, прикрывавших подмышки. Лицо было скрыто под опущенным забралом-«гармошкой», мощные ноги в широченных железных сабатонах прочно упирались в каменный пол, а в правой руке покачивалась увесистая алебарда. Это выглядело жутко и неправдоподобно, но в то же время устрашающе органично здесь, в мрачном подвале старинного замка. В какой-то момент мне показалось, будто передо мной просто ожившие латы, в которые вселился какой-нибудь фантастический ископаемый паразит, однако, присмотревшись, я убедился, что превосходный образец максимилиановского доспеха надет на человека, состоящего из крови и весьма внушительной плоти, ростом никак не менее двух метров и весом за полтораста кило. Набедренники едва прикрывали переднюю часть толстых, как бревна, ног, а кираса, туго стянутая ремнями, не сходилась на могучем торсе, оставляя открытыми бока. Из-под шлема в разные стороны торчала жесткая борода. Он поставил лампу на землю, легко, будто сачком для ловли бабочек, взмахнул алебардой и пошел на меня.

– Не припомню, чтобы получал приглашение на фестиваль реконструкторов, – сказал я и тоже поставил свой фонарь на пол. – Наверное, затерялось в прочей корреспонденции.

Я шагнул в круг света, поднял меч и встал в стойку.

У меня было полминуты на то, чтобы найти в каморке с оружием что-то, подходящее случаю. Конечно, лучше всего подошел бы полэкс или кеттенморгенштерн, но и датский двуручный меч, полутораметровый увесистый лом с удлиненной рукоятью, скромно стоявший в