Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

В доме грохнуло, забрякала посуда. Через миг распахнулась дверь, и Марфа выплеснула в лужу помои. Заметила старика и чуть кастрюлю не выронила.

– Живой?! Слава те, Господи, и святым угодникам! А ты отчего зеленый, Игнатьич?

Он отлепился от стены и шагнул в дом.

Первое, что услышал, была невнятная скороговорка-бормоталка:

– Смертушка, милая, прибери меня! Смертушка, родненькая, торопись скорее!..

– Что ж она, все время так? – спросил у Битюговой.

Марфа вздохнула и перекрестилась:

– Без продыху. Гоняет и гоняет, что твой граммофон.

– Вот ведь беда… – Кузьма Игнатьич свалился на лавку, с наслаждением вытянул ноги и прикрыл глаза. – Ты собирайся, Марфа. Будем в сарае ночевать, там сухо. Пожрать возьми с запасом. Потому как просидим долго, ведь не ровен час – Яшенька заявится…

Он рассказал вкратце, как прогулялся на выпас. Про высосанную досуха Маруську и про пиявку. Против ожидания, Битюгова ахами и слезами не донимала, только крестилась через раз, пихая в узлы нужное. Напоследок из красного угла сняла икону, поцеловала образа и спрятала за пазуху.

– Нехорошо это, без светлого лика от бесовщины прятаться.

Кузьма Игнатьич не возражал, хотя сам к Богу и прочим ангелам вопросов накопил без счета.

Особенно про ту церквушку и про безответного Яшку-дурачка.

Вдвоем кое-как подняли Степановну и потащили к сараю. Всю дорогу та кликала смерть, зазывала, будто гостя дорогого. «А что? – подумалось вдруг старику. – Может, права полоумная? Чем гадине в брюхо лезть, не умней ли тихо-мирно помереть в том же сарае, на сеновале? Тепло, сухо, уютно… и пугаться особо нечего: ведь пожили уже, годов насобирали себе на удивление и другим на зависть».

В сарае Сявы не оказалось. Валялись в углу дрова – еще сырые, темные, – на железном листе стоял самогонный аппарат, грел широкое днище в багровых углях. Вокруг была раскидана солома. Кузьма Игнатьич, глядя на эдакое безобразие, только крякнул: «Ну что за финтифлюй?! Ушел, огонь бросив! Подпалит нам все укрытие!» Тихо булькала брага, охлаждался в корыте с водой ржавый змеевик. Под тонким носиком ловила редкие капли первача зеленая бутыль, сарай напитался густым сивушным духом.

Усадив Степановну, запалив и развесив в углах керосиновые лампы, старик задвинул засов на воротах.

– Впустим, когда стукнется, – объяснил Битюговой. – А сами взаперти посидим, оно так спокойней.

Марфа полезла наверх и набросала старого прелого сена. Они сгребли его в лежанки, подальше от огня. Ящик накрыли газетой, разложили еду.

Со двора застучали.

– Эгей, Кузьма, открывай! Ты что это заперся, самогонку хлещешь в одну личность?

– Сява, ты?

– А кто еще? – хохотнул сосед, протискиваясь в приоткрытые ворота. Был он весел и румян: явно не первая бутыль стояла под аппаратом. – Здорово, бабоньки! Вы, я погляжу, тоже намылились принять для сугреву? Оно и верно, потому как погоды нынче…

– В деревне видел кого?

Сява только присвистнул:

– Кого ж мне там видеть? Ты, сват, что-то в последнее время на голову ослаб. Нету ж никого! Так, Яшку заприметил вдалеке, только он в огороды шмыгнул, я догонять не стал. Слышь, Марфа, а что наш дурак без порток под дождем шастает?

Кузьма Игнатьич вздохнул и второй раз пересказал историю про тварь.

Не в пример Битюговой, Сява слушал с нервом. То хихикал, хлопая себя по тощим ляжкам, то грозил пальцем: «Блажишь, сват!» – то вскакивал и принимался скакать по сараю. Хотел приложиться к бутылю, но Марфа отогнала. Под конец сосед посмурнел, зыркал недобро, харя пошла красными пятнами, а глазки спрятались под пегими бровями.

– …вот такая напасть, – закончил рассказ Кузьма Игнатьич. – Пару дней пересидим в сарае, после станем решать.

– Ага, еще чего! – взъерепенился Сява. – Я так погляжу, мозги у тебя вовсе поплыли. Эдакую белиберду изобресть! Ты что, сват, решил, будто я поверю в байки-страшилки? Нет уж! Сам скажу, как дело было. Захотели вы с Марфой меня обдурить, вот оно как! Может, со свету вознамерились сжить, а может, прикинулись дураками, чтобы я один на вас на всех, болезных, горбатился. Только дудки! Не на того напали! Силу Григорьича Сявкина еще никто на кривой козе не объезжал! Сидите тут сколько влезет, хоть пиявок дожидаючись, хоть второго потопа. А я с полоумными не останусь, я в доме спать буду, в кровати. И ежели к утру в ум не вернетесь – уйду из деревни! К внуку, в город, он меня ждет! Сами здесь подыхайте, без меня!

Он вырвал-таки бутыль и развернулся к воротам. Кузьма Игнатьич пытался загородить, да только на костыле не сильно распрыгаешься. Сява вильнул ужом и скинул засов.

– Счастливо оставаться, убогие!

Ворота распахнулись.

За ними, под проливным дождем стоял голый Яшка.

Страшен он был. Исчезла сытая брюхатость, синюшное тело налилось дурной силищей, будто вырос прежний дурачок вдвое. Лицо так и не отыскалось, зато уже все туловище встопорщилось сотнями длинных игл.

Сява заверещал зайцем.

Тварь махнула ручищей, и вздорный сосед отлетел к стене. Бутыль первача грохнула об пол и разбилась, напитав солому отборным самогоном.

Протяжно, пожарной сиреной, заорала Марфа.

Кузьма Игнатьич махнул костылем, но тварь легко перехватила палку и вырвала из рук. После шагнула внутрь, сбила старика с ног и, навалившись тяжелой тушей, пронзила иглами.

Словно сотня электрических разрядов пробежали по телу. Кузьма Игнатьич застонал. Жизнь вытекала из него, убегала с кровью через сотню тонких дырочек. Навалился сон. Старик крепился. Он еще надеялся, хотя понимал: на этот раз все, кончился Кузьма Игнатьич, отходился. Краем глаза заметил тень, растущую по стене. Степановна, не переставая бормотать, тянулась к керосиновой лампе:

– Смертушка, милая, прибери меня! – и поставила лампу перед собой…

– Смертушка, родненькая, торопись скорее! – и сняла стеклянный колпак…

– Смертушка, милая, прибери меня! – и вывернула вентиль на полную…

– Смертушка, родненькая, торопись скорее! – и толкнула гудящую керосинку в солому.

Тонкий огонек лизнул угощение, распробовал и в тот же миг разросся, разбежался по сторонам, взревел в радостном предвкушении. Полыхнул разлитый самогон. Затрещали бревна и доски. Сделалось светло, как посреди лета.

Пиявка дернулась, вытаскивая иглы.

«Поздно! – думал Кузьма Игнатьич, улыбаясь. – Не успеет, гадина! Спасибо тебе, Степановна!»

И умер…

…В предрассветной мгле на дальнем конце деревни заплясали два ярких пятнышка. Дождь закончился, так что свет был виден издалека. Хотя в мертвой деревне любоваться было некому.

Перед догорающим сараем остановился здоровенный внедорожник, настоящий размалеванный монстр на высоких ребристых колесах, с поднятыми над кабиной выхлопными трубами и мощной лебедкой на бампере.

Распахнулись дверцы. Пара крепких парней соскочила в грязь, следом выбрались девицы.

– Стасик, – протянула та, что повыше, – ты куда нас завез? Это же ужас какой-то, декорации к фильму про нищету и уныние. Еще этот дурацкий костер на холме…

– Не гони, Ленусь, сама захотела сафари. Вот, наслаждайся! Деревня в натуре, масштаб один к одному.

Все настоящее, от дерьма до комаров. Здесь мой дед живет. Или жил – я не в курсе, давно со стариком не общался.

Парни вытащили из машины сумки и направились к ближайшему дому. Девицы поплелись следом, с трудом выдирая каблуки из липкой грязи. Знаток местных реалий Стасик громко разглагольствовал на ходу:

– Тут любому местному стольник дай – и все, ты царь и бог! Сейчас под крышей обоснуемся, перекусим-отдохнем, а поутру, как просветлеет, нафоткаемся вдоволь. Еще можно на речку сгонять, тут рыбалка – закачаешься! У аборигенов сувениров прикупим. Помню, у инвалида одного такой самогонный агрегат был – просто чума, раритет! Кстати, насчет антиквариата тоже можно прошвырнуться.

– А к деду пойдешь?

– Зачем? На кой он мне сдался, старый пень? Может, помер давно…

Они вышагивали к дому, не замечая, как за их спинами растет широкая, невозможная в этом грязевом болоте волна.

Юрий Погуляй

Лето пришло

Дрожит руль под ладонями, пылит зажатая между картофельными полями июльская дорога. Солнце жарит, повиснув над сосновой рощей.

– Э-ге-гей! – кричит Еремей, изо всех сил крутя педали. Скрипит несмазанная цепь, стрекочет по спицам пластиковый красный флажок, а с полей вторят ему вездесущие цикады.

Лето пришло. Теперь можно точно сказать: лето пришло. Два дня назад Еремей приехал в деревню на старом, вечно чихающем пикапе Мориловых. Всю дорогу от станции в голове роились восторженные мысли и мечты. Лето… Еще одно лето! Мимо проносились такие знакомые, такие родные дома. Заброшенная бензоколонка, тайное место встреч