Самая страшная книга 2014-2025 - Ирина Владимировна Скидневская

спас, а если уж живые – то и подавно слов нужных не найдешь. Да и что делать-то? Ждать, пока преставятся? Не продумал все Федор ничего наперед, но решил, что уже ближе к делу разберется, когда родных увидит. Живых или мертвых.

Противно затрещало в голове, заболело, закрутило, будто череп снова оказался промеж вагонных буферов.

– Василь! Чего так больно-то? – спросил Федор сквозь зубы.

– Ой-йею, терпи! Оно так всегда, каждый раз заново…

Снова потянулись по черепу натужные боли, Федор закричал, срывая глотку. Еще какое-то мгновение, и голова его разлетелась кровавыми лоскутами. Цыгана обдало мозгами, тревожно заржали лошади.

– Потерпи, Федор Кузьмич. Потерпи, ой-йею, как я терпел…

На белоснежной рубахе Василя сами собой возникли дыры, словно от выстрелов, но без всякого намека на шум. Расцветали на ткани багровые цветы, наливались чернотой круглые раны.

Будто подкошенные, споткнулись кобылы, дернулась и замерла телега. Мир живых нехотя принимал незваных гостей.

Спустя несколько тягучих мгновений темного душного небытия Федор снова мог видеть: правый глаз встал на место, левая сторона головы, шурша, собиралась обратно. Тихонько заржали лошади и, недовольно фыркая, поднялись на ноги. Федор смотрел на цыгана, на исчезающий багрянец рубахи – словно на груди были не раны, а губы сосали кровь обратно.

– Эх, а я-то и не справился ни разу о твоей смерти. Убили, выходит? – спросил Федор с неподдельным сочувствием.

– Убили… Жрать было нечего… Залез к одному помещику, ой-йею, кухоньку хотел обнести – похарчиться маленечко, а тут он сам с револьвером. Меткий, гад! Семь дырок: сколько было в нагане патронов, столько в меня пуль и влетело. А дальше… Сам знаешь, как оно бывает дальше.

– Лучше б не знал…

Небеса заворчали свинцовыми тучами, жирные капли дождя громко падали, прибивая дорожную пыль. Уставшая южнорусская степь встречала первые дни осени. Федор с грустью подметил, что в посмертии у него образовалась привычка к однообразию погоды. «Жизнь – она в вечной перемене самой себя, а смерть всегда об одно и том же», – думал он.

Мокрые кобылы недовольно пряли ушами, но телега шла легко: суглинок отталкивал воду, и на бурой излучине дороги собирались мелкие лужицы.

Дождить перестало столь же внезапно, будто Господь своей рукой закрутил вентиль. Выглянуло солнце, и тут же стало припекать. Встретили закат, опустилась ночь, но спать не хотелось. За долгими разговорами Василь и Федор не заметили, как сжевали сверток солонины.

Под утро на горизонте возникло черное пятно, потом подъехали ближе, и стало ясно, что это постоялый двор. Одинокий и нелепый, словно часть большого села отгрызли и выплюнули в степь.

Василь по-свойски загнал телегу под навес, распряг битюгов и оставил их у коновязи. Тут же на пороге появилась немолодая толстая баба. Были у нее серые, почти бесцветные глаза и длинный, не к жирному лицу, нос.

– Ой-йею, Роза Абрамовна! – Василь приставил ладонь к виску и шутливо отдал честь. – Доброго денечка!

– Опять за харчами едешь, коршун? – спросила старуха глубоким басом.

– Так точно, мать! За ними.

– И шо, опять у нас золотом платить будешь?

– Еще как!

– Коршун! Знал бы ты, сколько мой Беня мучается, шобы сделать из твоего золота обычные деньги… Вася, скажи старой женщине, когда будешь иметь нормальные человеческие рубли?

– Ну не ругайся, мать. Тут такой интересный обмен, что за кружку пива я у тебя оставляю два рубля вместо полтины. Ты лучше вели на стол накрывать!

– Беня! Гости! – крикнула старуха громко; в окошке порхнули шторы, и на свет показалось длинное, как у борзой собаки, лицо. Пожилой еврей улыбнулся, сверкнул золотым зубом и тут же исчез во тьме здания. – А я битюгов твоих пока подхарчу, а то жрут и серут они у тебя за четверых! И где ты таких убыточных раздобыл?

Старуха потащила с крыльца мешок, крякнула и большими, привыкшими к работе руками закинула его в корыто, насыпая овес. Битюги довольно заржали и принялись шумно чавкать.

– Грубая какая баба! – шепнул Федор Василю на ухо.

– Зато совестливая и сердечная, – ответил тот со своей неуемной веселинкой. – А ты в наш век поди поищи таких людей.

Внутри ждал уже накрытый стол: вспотевший штоф водки, тарелки с соленьями и тяжелый бронзовый канделябр. Рядом, натянув на лицо ласковую мину, уже маячил хозяин заведения.

– Посерьезнее кушать чего изволите? – Тон корчмаря был услужливым и заискивающим. – У нас из мяса, правда, на дворе только пернатое. Могу гуся предложить.

– Не, ели мы вашего гуся, – ответил Василь со знанием дела. – Как сапога пожевал. Цыплят штуки три зажарь – вот то дело!

– Вот то дело! – повторил корчмарь и скрылся в темноте своего заведения.

Цыган раскупорил штоф и разлил водку по рюмкам. По первой уронили в себя не чокаясь, закусили хрустящими огурцами.

– А платить ты им чем собрался, дорогой человек? – спросил Федор. – Откуда у мертвеца деньги?

Василь улыбнулся, порхнул рукавами своей рубахи, словно фокусник в цирке, и в руках у него оказалась золотая монета с профилем какого-то древнего царя. Он повторил трюк, и между пальцами другой руки в неверном свете канделябра сверкали уже три монеты.

– Грабежами сыт? – спросил Федор без всякого зла в голосе. – А все строишь из себя честного человека…

– Да ну не гони дурь, Федор Кузьмич, какой грабеж? Золото – металл мертвых. Сколько есть его на этом свете – столько на том и окажется. Раньше с ним хоронили, а теперь вот за него умирают. Скоро и сам научишься так же, ежели желание будет.

Но у Федора отчего-то желания не было.

Сутулый корчмарь внес в обеденный зал блюдо с тремя дымящимися тушками. Ловким движением одной руки он освободил место, а другой рукой сноровисто поставил блюдо.

Василь хрустко отломил крылышко и с аппетитом откусил.

– Как? – спросил Беня.

– Как будто мама любимому сыну! – ответил цыган.

– Как будто мама любимому сыну… – довольным голосом повторил Беня и скрылся где-то во тьмах трактира.

На кухне загремела посуда, послышались низкий, грудной голос Розы Абрамовны и звонкий, словной ручеек журчит, девичий. Вскоре из дверей выскочила молоденькая еврейка. Она на мгновение остановилась, зыркнула черными глазищами на гостей, а потом торопко застучала ногами по ступеням.

– И перины взбей! – крикнула ей вслед Роза Абрамовна.

Цыган проводил взглядом легконогую девушку, грустно вздохнул и принялся сворачивать цигарки. Он протянул одну Федору, вторую подкурил от канделябра и довольно пустил дым ноздрями. Федор, бросив жевать куриную ногу, тоже закурил и глянул Василю прямо в глаза:

– Ты ведь знаешь, что все равно спрошу, Василечек. Чего помогать мне решил? Возишься со мной, как с