Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

голову на руки. В теплых отсветах пламени ее обнаженное тело сейчас бархатно-золотистое; мягкие тени скользят по стройной спине, выпуклым ягодицам, лежат между чуть раздвинутых ног. Я протянул руку и коснулся нежнейшей шеи под забранными в небрежный узел волосами на затылке; Машенька улыбнулась, зажмурившись, сладко вытянулась, и я вновь поразился тому, как она может меняться, становиться удивительно разной, превращаясь из тоненькой девушки с распахнутыми лазоревыми глазами в исполненную томной чувственности женщину с широкими бедрами, манящей, жаркой тьмой во взгляде и неистовой страстью освободившейся от оков демонессы. Она была и девочкой на портрете, и невероятно женственной сфингой с лицом королевы Египта и телом молодой львицы, изображенной на старинной гравюре, висевшей у двери на лестницу; и Девой, которой поклонялись странные существа с телами людей и головами Луны и Солнца, постилающие к ее ногам ветви пальм, с похожей на икону картины, теряющейся во тьме над изголовьем и прикрытой полупрозрачной молочной тканью высокого балдахина, колышущегося над широким ложем в спальне Девичьей башни.

В стрельчатое окно с напускным равнодушием заглянула Луна.

– Смотри, полная! Как тогда, когда мы первый раз гуляли с тобой по аллее! – воскликнула Машенька.

Она некоторое время смотрела на Луну; потом повернулась ко мне, легла на бок, опершись на локоть, и серьезно спросила:

– Зачем тебе книга?..

…На сей раз руководить церемонией встречи было некому, но мы кое-как справились, компенсировав недостаток организованности энтузиазмом, и вывалились нестройной толпой в Большую гостиную как раз к тому времени, как Мария Аристарховна впорхнула в ее застекленные двери. Она, по всей видимости, пребывала в превосходном расположении духа, с очаровательной приветливостью поздоровалась со всеми, неожиданно чмокнула в щеку Дуняшу, мило улыбнулась и кивнула мне и исчезла в своих апартаментах, оставив меня рефлексировать, не слишком ли формальным и отчужденным было ее приветствие, почему в этот раз обошлось без объятий и не является ли все сие верным знаком того, что отношениям нашим конец.

В кабинет к Аристарху Леонидовичу меня позвали за час до обеда. Он сам по обыкновению расположился у себя за столом, правда, без трубки, сигар и портвейна, и казался несколько бледен. Машенька сидела в кресле, выпрямив спину, и встретила меня лучезарно-невинным взглядом. На зеленом сукне лежал увесистый том форматом в одну четверть листа в черном переплете без знаков и надписей. Страницы на срезе потерлись и слегка пожелтели.

– Господин Гронский, – церемонно обратился ко мне фон Зильбер, – от своего имени и от имени моей дочери я прошу вас принять благодарность и вознаграждение за оказанную помощь, важность которой превосходит любую награду!

Аристарх Леонидович кивнул Машеньке. Она чуть привстала, взяла со стола книгу и протянула мне, промолвив:

– Извольте, – и очаровательно улыбнулась.

Компендиум был увесист и пах книжной пылью. Повисло молчание; отец и дочь смотрели на меня с выжидательной любезностью, в которой начинало чувствоваться нетерпение, и мне ничего не оставалось, как пробормотать ответную благодарность и ретироваться к себе, терзаясь сомнениями, догадками и тревогой.

Я не раз имел дело со старинными книгами, в том числе редкими – инкунабулами алхимиков, рукописными гримуарами, – и ожидал обнаружить под обложкой Компендиума Гильдии Северной Зари таинственные катрены, символические гравюры с какими-нибудь гермафродитами и львами, пожирающими солнце, вязь причудливых шрифтов или еще что-нибудь в этом роде. Но нет: все триста шестьдесят пять печатных страниц были заполнены столбцами сгруппированных по пять цифр от 1 до 99 в случайной последовательности. Ничего более в Компендиуме не было. Это напоминало таблицы Брадиса из далеких времен моего школьного детства, и если и было зашифрованным текстом, то не стоило и пытаться разгадать его без ключа. Кроме того, возраст книги был явно куда менее двухсот с лишним лет, ибо цифры на тонких желтых листах были отпечатаны на машинке, а материал переплета, с первого взгляда так похожий на кожу, оказался ее заменителем, раньше неблагозвучно именовавшимся дерматином и активно использовавшимся в советские времена.

В лучшем случае мне вручили копию истинного Компендиума, но запросто могло оказаться, что это переплетенный гроссбух с инвентаризационными номерами швабр, кульманов и цветочных горшков Экспериментального филиала НИИ Генетики. В другое время я бы начал искать объяснения; сейчас меня удовлетворило формальное завершение миссии и куда больше волновала причина кажущейся отчужденности моей юной богини, и потому в знак протеста я не спустился к обеду.

Меня не хватились и звать не стали.

Машенька объявилась к вечеру, когда я сидел в своей комнате, окутанный сумерками, как паутиной.

– Я хочу прокатиться, – сказала она.

Мы шагом проехали через пустошь, ни разу не пустив лошадей рысью. Осенний пожар прошел через лес, на почерневших, будто обугленных ветках тлели последние огоньки красноватых листьев. Почти все время прошло в молчании: Машенька выглядела отрешенной, я опасался нарушать напряжение тишины между нами, так что за время пути до кромки леса мы едва перекинулись парой незначащих слов. Я смотрел на искривленные, оголившиеся деревья, и с тоской думал о домике посреди кладбища.

– Так быстро наступила поздняя осень, – сказала Машенька, словно услыхав мои мысли. – В домике сейчас страшный холод, даже если затопить как следует, все становится выстуженным к утру.

Она помолчала секунду и добавила:

– Ты придешь ко мне в башню?

Вверху как будто вдруг ярко вспыхнуло солнце, разорвав завесу низких косматых туч.

К ночи небо в самом деле впервые за две недели расчистилось, над пустошью протянулся сияющим пологом Млечный Путь и засеребрились яркие крупные звезды, словно свита полной Луны, торжественно и неспешно совершавшей свой путь под иссиня-черными сводами. Мы условились, что я приду в полночь. Я ждал наступления времени в Библиотеке, пытаясь занять себя чтением дневников Цезаря, но в итоге просто сидел, бездумно глядя на строки, и перелистывал машинально страницы. Казалось, что между хриплым боем часов проходила не четверть часа, а проползала как минимум четверть века. Когда обе стрелки с громким щелчком поднялись строго вверх и часы начали сипеть, готовясь отбивать полночь, я встал, поставил книгу на полку, дождался двенадцатого удара и вышел из Библиотеки. Усадьбу наполняли мрак и мертвая тишина. Я миновал Мозаичный зал, прошел через Зеркальный, похожий на перекресток бесконечных, ведущих во тьму галерей за тусклыми порталами гладких стекол, отодвинул тяжелую портьеру и, поднявшись по узкой лестнице, постучал в дверь.

Тьму рассеял теплый оранжево-желтый свет. Машенька стояла на пороге, в домашнем простом белом платье до пят, держа в руке канделябр на пять свечей. Их пламя отражалась в ее глазах, как в бездонных озерах. Я вошел; апартаменты в Девичьей башне по планировке оказались