Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

– Моя дочь мне, увы, не подотчетна, – ответил он с горькой улыбкой.

Что до меня, то я провел эти дни в напряженных раздумьях.

Я размышлял о себе; в жизни мне приходилось испытывать эмоции, которые можно было назвать влюбленностью, даже любовью, но теперь понимал, что мог считать так лишь потому, что не знал еще того чувства, которое объяло меня, полностью владело мной ныне. Я словно был раньше мертв, и теперь ожил, вернувшись к жизни, но возвращение оказалось мучительным.

Жизнь ценится не сама по себе, а лишь потому, что существует страх перед смертью. Так и любовь нераздельна с тревогой, и чем сильнее одна, тем безжалостнее раздирает сердце другая.

Тревожность всегда составляла существенную часть моей натуры, более того, являлась необходимой в той деятельности, которой я занимался, и помогала быть готовым к любым негативным сценариям, по которым могут развиваться события. Всегда предполагай худшее – и никогда не будешь разочарован. Но ни разу прежде мне не приходилось испытывать такой сильной и неизъяснимой тревоги, как та, что была связана с юной Марией Аристарховной фон Зильбер. Я не мог оставаться на одном месте; обходил круг за кругом Усадьбу, погруженный в мысли, и разговаривал с ними, бормоча под нос и размахивая руками. Вечерами и до самой полуночи я торчал на Верхней террасе, вглядываясь в окутанную дождем и туманом дорогу. Первое время ко мне выходила Вера, но я не слушал ее, отвечал невпопад или вовсе молчал, и в итоге она оставила меня одного.

Я думал о Машеньке; несмотря на безумные приступы беспокойства, здравый смысл не покинул меня окончательно, и прочитанного в дневниках старого Зильбера было достаточно, чтобы прийти к некоторым заключениям. Например, я был уверен, что смог бы найти в городе следы активной селекционной деятельности доброго дедушки из сказочного Машенькиного детства, если бы внимательно изучил случаи странных смертей, сгруппированных по пять в каждую пятилетку. Знала ли об этом она? Логика подсказывала, что у старого Зильбера должны быть кто-то вроде учеников или преемников – известны ли они Машеньке? Что она думает об идеях Гильдии Северной Зари, для нынешних адептов которой очевидно является той самой Девой из древних пророчеств? Насколько осознает силу собственных необычных способностей: моя стремительно зажившая рана, прижавшаяся к земле свора гончих, доверчиво прыгнувшая к ней на руки лисичка, послушные мыши и змеи, покинувшие Усадьбу, избегающие садиться на крышу птицы – все это достаточно свидетельствовало в пользу того, что генетическая селекция рода фон Зильберов привела к выдающимся результатам, из которых, возможно, не все мне известны, – и умеет ли она сознательно этими способностями управлять?

И да, конечно, я думал о нас.

У меня никогда не было того, что зовется мечтой. Мечта – это то, достигнув чего, человек будет счастлив; ну или считает, что будет. Но если знаешь, что счастливым не стать никогда, то и мечты нет, а есть только цели. Я довольно рано пришел к убеждению, что счастье не для меня, ибо оно в моем представлении связывалось с обывательской пошлостью рекламных образов: домик с зеленой лужайкой, кастрированный причесанный муж, жена торжественно вынимает из духовки индейку, двое белозубых детей – мальчик и старшая девочка, золотистый ретривер скачет вокруг, и все радуются покупке нового пылесоса в кредит или баллам кешбэка по банковской карте. В шаблонном «жили долго и счастливо» отсутствует важное уточнение: жили счастливо, по мнению окружающих. Я хорошо знал, что за фасадами идеальных семейных союзов есть только тоска и привычка, разбавленные кое-как сдерживаемым раздражением, а еще трусливый адюльтер, составляющий зачастую самые яркие моменты десятилетий подобной жизни, – знал от женщин, иногда набиравшихся смелости раз-другой сбежать на пару часов от обыденности удушающей скуки.

Но с Машенькой все обстояло совсем иначе. Она решительно не мыслилась в роли жены, это было дико даже представить; мне виделся идеальный союз рыцаря и волшебной принцессы, восхитительный своей совершенной инаковостью, противоположностью всему заурядному, и который продлится, возможно, до самой смерти, близкой или далекой, той, что созидает прекраснейшие истории любви. Меня разрывали страдание и тревога, и я впервые чувствовал себя настолько живым.

Поэтому мне было все равно, что знает Машенька о делах своего деда; считает ли себя Белой Девой, Прекрасной Дамой, воплощением Вечной Женственности или просто Марией фон Зильбер, очаровательной девушкой семнадцати лет; насколько необычайными способностями обладает, в какой степени отличается от обычного человека; приняла ли вместе с фамильным перстнем из рук дедушки остро заточенный серп или не имеет понятия, кто им сейчас орудует, и даже случайно ли свора вышколенных собак вдруг, обезумев, разорвала псаря – я лишь хотел, чтобы на дороге, ведущей к Анненбауму, показался ее белый джип.

В субботу Аристарх Леонидович за завтраком не присутствовал; за окнами монотонно шумел дождь, крупные капли, срываясь с карнизов, выстукивали по железным откосам меланхолические синкопы. Все были вялые, как сонные мухи, молчали и ели нехотя. Василий Иванович, опустив голову, со скрипом возил вилкой по пустой тарелке. Я пил кофе, чтобы немного очнуться после бессонной ночи. Дуняша вынесла подгоревшие блинчики, ушла в кухню, и внезапно каким-то совершенно непостижимым образом спустя едва ли минуту ворвалась в Обеденный зал с другой стороны, из Большой гостиной. Она остановилась, тяжело дыша и ухватившись руками за раскрытые двери, и выкрикнула:

– Молодая госпожа едут!

Это было как возглас из какого-то волнующе прекрасного прошлого, ставшего настоящим. Василий Иванович уронил вилку. Сон мигом будто сорвали рукой.

* * *

Девочке было на вид лет десять, едва ли больше. Светло-русые, чуть вьющиеся волосы ниспадали вокруг изумительно красивого, кукольного личика, голубое платье, длинное и широкое, доходило почти до лодыжек очаровательных босых ног, не касавшихся пола: девочка сидела в огромном деревянном кресле, похожем на трон, и держала на ладони перстень с зеленым камнем. На высокой спинке была вырезана причудливая двузубая корона, которая, хотя и располагалась куда выше головы девочки, все же отчетливо венчала ее, как принцессу. В мягком сумраке, при мерцающем свете огня в камине и десятков свечей стоявший на полу большой портрет выглядел завораживающе живым, и казалось, что девочка сейчас встанет и шагнет из рамы на толстый, золотисто-багровый ковер.

– Эту картину писал один знаменитый японский художник, – сказала Машенька, – дедушка специально попросил его для этого приехать в Усадьбу. Я позировала в дедушкином кабинете, он тогда был другим, просторнее и проще, без показушной роскоши, которой потом окружил себя отец.

Она лежала на животе поперек огромной кровати, положив