Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

– Слушайте меня внимательно, – проговорил Олег. – Бежим что есть сил к котловану, ясно? К тому самому.

– Зачем? – обреченно спросил Мишка.

– Потому что я хочу жить, – бросил Олег и потянул мальчишек к едва видной в темноте снежной дороге, вокруг которой пока еще не успели сомкнуться мертвецы.

Шальная мысль посетила голову неожиданно, и Олегу было не до раздумий. Все, чего он хотел, – выжить любой ценой. Любой. Вспомнились слова майора о мальчишках. Что же, Олег позаботится и о них.

К ним тянулись облезлые руки, стараясь ухватить свой кусок человечины. Мертвецы вылезали отовсюду, и от них едва удавалось увернуться. Абсурдная идея гнала Олега к котловану, а рассудок заранее противился тому, что задумал осуществить лейтенант. Дикость будущего поступка давила на черепную коробку, но Егоров несся вперед, пока десятки, если не сотни, мертвецов медленно ковыляли следом.

У котлована никого не оказалось, и Олег, взглянув на первую волну покойников, столкнул Леху с Мишкой вниз. Мальчишки покатились по склону, обрастая снежной коркой. Когда друзья воткнулись головами в растекшуюся по дну слизь, Олег прыгнул следом. Ворчание мертвецов приближалось, на другом краю котлована уже вырастали серые силуэты.

– Вы что ж натворили такое? – плакал Мишка, размазывая зловонную жидкость по лицу. – Нас же теперь всех сожрут!

В земле словно ковырялись огромные кроты. Изрытые мертвецами туннели сочились снежной влагой, в глубинах невообразимой трясины копались проснувшиеся покойники.

– Нас бы и так сожрали… – хриплым голосом говорил Олег, глядя на новые фигуры вокруг котлована. – До последнего куска, как остальных.

Леха сидел на земле, смотря в одну точку. Его, казалось, уже ничто не интересовало. Мишка пытался что-то сказать, но издал лишь бессильный стон.

– Но здесь, – продолжал Олег, намазываясь оставшейся после костра дрянью, – может, проживем. Хоть и немножко в другом качестве. Если не разучимся говорить, скажете мне спасибо.

Хрусталики на ресницах Мишки дрогнули. Сверху донесся знакомый вой. Мальчишка медленно опустился рядом с Лехой, из закрытых глаз которого, словно рельсы, тянулись ледяные полоски. Над головами ребят в сплетении деревьев ухнул филин. На востоке занимался рассвет. Мишка обнял друга и, пульсируя крупной дрожью, тоже зажмурился.

Олег уповал на то, что разбудившая мертвецов химия все еще сохранилась здесь. Огромное кострище должно было стать его пропуском в новый мир. Мир без боли и усталости. Без адского холода и болезней. Мир без жизни. Егоров последний раз поднял голову к туманному небу тайги. Его личная стройка БАМа подошла к концу, и Олег надеялся, что успеет ожить до того, как мертвецы оставят от него человечий обрубок.

В котлован спускались десятки бамлаговцев. Падая, спотыкаясь, путаясь в снегу, они шли за своей пищей. Волочили мертвые ноги, чтобы впервые за сорок с лишним лет наконец-то наесться.

Парфенов М. С.

Конец пути

В последние дни Штырь смотрел на Янку голодными глазами, и мне это не нравилось. Доставшийся от отца хронометр уже давно приказал долго жить, но сейчас я слышал сухие щелчки, с холодной неумолимостью отмерявшие путь из пункта А в пункт Б. И в конце этой дороги нас всех ждет с распростертыми объятиями кровавое безумие. Мертвые огоньки тлели на глубине темных впадин под лишенными волос надбровными дугами, когда Штырь отрывал взгляд от потрепанной книги и долго, молча, не мигая, глядел на Янку.

Тэк-с, тэк-с. Голод не тетка.

Тэк-с, тэк-с. Аппетитная девочка.

Мы устроились за насыпью у поворота к имению Губера – я, Штырь, Янка и еще четверо. Кто жевал траву, кто изучал почерневшие остовы деревьев в надежде найти нетронутый пламенем, а значит, съедобный участок коры. Штырь в миллионный раз перечитывал учебник русской литературы за седьмой класс. Янка спала с открытыми глазами, утопая невидящим взором в низких, налитых свинцовой тяжестью тучах. Я сидел рядом, ощущая тепло ее тела, проверял амуницию – лук, стрелы, ножи, бинокль, – так было удобнее следить за Штырем.

Мы знакомы еще по прошлой жизни. Выросли в одном дворе, ходили в одну школу, только в разные классы – я на год старше. Война всех сравняла в этом смысле, а кому и воздала сторицей. Штырь с его бледным иссохшим лицом и клочками белого, как снег, мха на голом, покрытом серыми пятнами черепе по виду мне в отцы уже годится, а то и в деды. Нет уж давно того двора, школу разметало в пыль. Былая дружба превратилась в затхлые руины, где над гниющими трупами родных и близких правит Царь Голод. Это его огоньки мерцали в глазах Штыря, когда он поглядывал на дремлющую Янку.

Тэк-с, тэк-с – щелкает в голове.

Тэк-с, тэк-с. Желто-зеленой змеей проскальзывает язык меж редких гнилых зубов и очерчивает контур тонких лиловых губ, оставляя влажную борозду на грязной, покрытой струпьями коже.

Тэк-с.

Затолкав последнюю стрелу в колчан, я поднялся и тихо свистнул. Взгляды охотников на секунду обратились в мою сторону. В глазах у некоторых тлели те же голодные огоньки, что и у Штыря. Тот понял, кому подан знак, не сразу: несколько раз моргнул, схаркнул зеленоватой жижей, только затем уставился на меня.

– Айда по периметру, – сказал я. – Стоит проверить.

– У бабы своей под юбкой проверь.

– Она не носит, из моды вышло.

Череп Штыря понизу расколола кривая ухмылка.

– Тэк-с, тэк-с… Ну тады давай пройдемся. Может, сыщем обнову.

Штырь спрятал учебник за пазуху драной ветровки, оперся тощей рукой о навершие топора и, крякнув по-стариковски, медленно встал. Закинув оружие на плечо, похромал вперед. Я задержался, чтобы бросить еще один взгляд на спящую Янку. Умиротворенное лицо, тонкая белая шея, мальчишечья грудь… округлый, выпирающий живот. В желудке у меня заурчало.

– Как думаешь, друже, сколько мы еще протянем? – спросил Штырь, не оборачиваясь, когда я нагнал его.

– Не знаю, Ванька. Не знаю.

– День, два… Затем дохнуть начнем, – ответил он сам себе. – Людям надо что-то жрать, кроме ковыля и коры, чтобы сохранять силы.

– Ты же учитель. Тебе видней.

– Был учитель, да съели с потрошками. – Я по-прежнему видел перед собой только спину Штыря, но догадывался, что сейчас он вновь обнажил почернелые зубы в усмешке.

Мы отошли метров на пятьсот в сторону базы и, убедившись, что здесь все спокойно, и пустыня осталась пустыней, взяли по широкой дуге назад – с тем, чтобы выйти за поворот, к трассе, где с моста над оврагом можно увидеть огороженное высоким бетонным забором имение Губера.

– Ты ведь понимаешь, что рано или поздно люди начнут точить ножи друг на друга, – продолжил Штырь, как будто мы и на минуту не прерывали разговор, хотя на самом деле прошло не менее получаса.

Перешли мелкий ручей, на берегах которого ноги почти по щиколотку утопали в темной вязкой жиже, и, пройдя еще метров двести по голой, черной от сажи земле до поваленного, выгоревшего в уголь ствола, повернули направо, к дороге.

– Наверное, начнут, – сказал, подумав, я. – Но что делать прикажешь-то?

– Надо идти за мост. Ждать больше нельзя.

– Лучше попасть под пули губеровской банды, что ли?

Штырь резко обернулся – впервые за все время нашего похода. Сейчас он уже не улыбался.

– Альтернатива хуже, Миша, – проскрипел сквозь зубы. – Альтернатива гораздо хуже. Поверь, я знаю.

Я верил. Штырь и Царь Голод знакомство свели давно. Что стало с другими учителями? С теми, с кем Штырь вместе несколько месяцев прятался в школьном подвале от ребят с ружьями? Мы, охотники, нашли после несколько обглоданных черепов и костей. И детские косточки там тоже были.

– Если не решишься… – Штырь почесал шею. – Тогда смотри на людей. Те, кто поздоровее, – следи за ними. Они начнут. Станут выбирать слабых и умирающих… Такие у нас перспективы, Миша. Тэк-с.

Я подумал про Янку, жилистую, высокую, не по-женски сильную Янку. Ее положение неизбежно лишит ее силы, сделает уязвимой. В животе опять заурчало. Штырь услышал, и в таившейся на дне его глаз первобытной мгле снова вспыхнуло пламя.

– А ты? – Я положил руку на рукоять заткнутого за пояс ножа. – Кого бы выбрал ты?

Бывший учитель русского языка и литературы задумчиво облизнул губы. Погладил спрятанную под ветровкой книгу.

– У стариков мясо жестче, и хватает его ненадолго. Я бы начал с женщин и детей.

Сказал – и, отвернувшись, потопал дальше, прихрамывая на левую ногу, из которой