Ихор - Роман Игнатьев

какой-нибудь дрянью. Они пили и закусывали, вспоминали детские годы и мать. Но вот солнце давным-давно закатилось, и сделалось сначала худо одному братцу, потом второму, и пошло-поехало. Утро в доме Санжаровых заглянуло только к старому Серику, остальные души извелись от яда.

Серик копал ямы за оградой и рыдал, старея на глазах. Гробы соорудил наспех и криво, но самый удачный припас для любимой дочери. Закопал. А потом пил все девять дней, возвращался к холмикам, размытым дождем, и лил слезы.

Но сыновья и дочь воротились на десятый день; проступили ростки греющего светила, и земля на могилах вскрылась, обнажив бледные тела, стерпевшие ужасы разложения. Ничто в детях, кроме их цвета кожи, не поменялось. Они связали отца и сунули в ящик, приготовленный для младшей. Отряд решил преодолеть степь, выбраться к столице, присягнуть высшей власти и служить ей в сумасбродных, невыполнимых поручениях.

– Керкает и тужится друг ваш, – говорит Омиргуль, намекая на стонущего от боли Марека. – Лекарства не помогут. А мы можем.

– Ну уж нет! – протестует Игорь. – Придем в город и отправим его в лазарет.

– Утекает время, – качает головой на тонкой длинной шее Омиргуль и безмолвно просит поддержки у Патрика, но тот молчит по-прежнему и лишь краснеет.

Неожиданно вступает Октай с вопросом:

– Сможете обратить? Умеете?

– Кровь в жилах моих такая, что способна даровать второе существование. Зарезав соседского кота, я полоснула по руке и накапала ему в пасть. Кот ожил, но остался окоченевшим и злым.

– Я-то вчера подумал, с реки дует, а это вампир стылый, – бубнит Патрик, и Клим понимающе, но с некоторой издевкой хлопает его по плечу.

– Пойдем с нами! – просит Омиргуль. – Заберем вашего друга, станем давить беспогонных вшей!

– Но-но! – останавливает ее запал Игорь. – Ты еще нам про славного Господа в Сионе[22] спой здесь! Отставить сепаратизм! Патрик вернется в Чехословакию, а Марек отправится к брату в Николаевск-на-Амуре. Баста!

– Скажи-ка, Омиргуль, – ласковым, поглаживающим тоном интересуется Октай, – на кой тебе взбрело окропить кота кровью?

– Подсказали люди добрые.

– Люди?

– Академик Илья Ильич, в пенсне и с козлиной бородкой. Он догадался, что я преставилась. Нисколько не удивился, даже обрадовался, что может рассказать полезное знание, подсмотренное в бразильском племени массако, где шаманы, прошедшие инициацию могилой, в силах поднимать трупы, угостив их собственной кровью.

– А где вы повстречали субъекта по имени Илья Ильич? – вступает в разговор Клим.

– Разбили палаточный лагерь, а он возьми да появись.

– Пусть юноша сам решит, – постановляет Октай, скрываясь от чужих недоуменных взглядов, – Марек ослаб, не сдюжит до койки.

– Сговорились, что ли?! – сердится Игорь.

– Не отец ты ему и не мать! – заступается за обреченного Клим. – Помереть от снарядов мог, но скосила бацилла, и что же? Смиряться? Не в характере то воинском, а Марек побил много поганых рож, у него лоб хоть и смешливый, но кое-какие зарубки остались.

– У-у, идите к черту! А ты! – Он пихает Патрика и грозит ему указательным пальцем. – Провалишь – туда тебе и дорожка! Только помрешь, а они жить будут, не успеют или не захотят кровушкой откормить! Так и будет, заруби на носу!

– Врешь! – возмущается Омиргуль. – Никому его в обиду не дам! Всю жидкость до остатка выкручу, но спасу!

– Ага. – Игорь косится сначала на Омиргуль, затем на остальных и, уходя, бросает Патрику: – Смелее, вступай в вечный плен. – И, уже закрывая за собой, кричит громко, вскинув руки: – Пелена вокруг! Мгла ядовитая! Ничего взаправду нет! Сплошной сон ленивого бегемота.

* * *

Весельчак Марек Риго выслушивает парламентеров – Омиргуль и Октая – и, рассмеявшись до слез, отказывается превращать свое пузо в кормушку для червей, хоть и не верит он байкам про нечисть. Патрик тоже не покидает спутников и уже по приходе «Уральца» в порт Верхнеуральска прощается со знакомкой Омиргуль и слово дает иногда ее вспоминать.

На гравийной неметеной площадке семейство Санжаровых ожидает экипаж, заготовленный братьями телеграммой заранее, – массивная подвода на двух лошадях и вихрастый кучер в телогрейке.

Дымчатое небо стало сизым, проснулись леса и холмы, но вот людей поубавилось – кто воевал, кто прятался. Бабы разложили припасы на бочках и камнях, тявкали тощие собаки, слоняясь от калитки до калитки перекошенных изб, а в загонах ни скота, ни телеги. Клим толкается среди подвыпивших с утра пораньше извозчиков и находит трезвый экипаж, готовый доставить Марека в больницу; и, когда словака грузят, извозчик сообщает, что надо накинуть сверху, потому что, если труп образуется, возня с могильщиками завяжется, а это несправедливый простой. Не подвергая домыслы спору, Клим отрезает от бюджета пачку денег и призывает лошадей не жалеть и гнать во всю мощь.

Старания Клима окажутся ненапрасными, Марека подлечат в крошечной земской больнице на пятьдесят коек, заниматься им будет доктор Клячкин, нехотя, с пренебрежением, потому как белочех – зачинатель войны и враг красной стихии. Но профессионализм возьмет свое, и Марек выправится и уедет к брату в Николаевск-на-Амуре, где через два года примет гибель в бою против партизан Якова Тряпицына.

Игорь вдруг машет отбывающему экипажу Санжаровых и выпрашивает проститься со свободным от наручников Сериком. Ветеринар сходит с подводы и обнимается с Игорем, который шепчет ему на ухо, вкладывая незаметно гранату в карман балахона: «Помрешь ты – помрут и твои детки. Мне шаман разъяснил, он в этих штуках дока. Так что реши: стать до конца полезным или влачить свой живой труп под командованием гнилой мрази? Пусть ты и коновал, а тоже врач, как я, и потому знаешь, что если не исцелить – благороднее пулю в лоб. Будь с подарочком моим деликатен, не зашиби невинного. Ну, будь». Стиснув, как отца родного, Игорь отталкивает благодарного Серика и возвращается к своим.

Октай глядит на Игоря с пониманием; загодя шаман растолковал процесс некротической привязки, когда всепоглощающее горе вкупе с тяжбой вины дают импульс для невидимых энергетических нитей, питающих мертвые тела. Отец возродил детей, и они кормятся его жизненным соком, таскают за собой, дабы не причинил себе вреда. Октай видел такое лишь однажды на берегах Японии и, будучи тогда совсем молодым, чуть не лишился рассудка. Повторилось, но как-то прозаично. Или в дни массового помешательства ничто не кажется таким уж невозможным? Октай размышлял об этом в часы досуга, и ответ пока к нему не шел.

– Рванет или оторопеет? – спрашивает Октай у Игоря, когда они нагружают нанятую телегу нехитрым скарбом. Рита уже сидит на облучке и подтрунивает над выпившим кучером, который громко хохочет и просит даму «не искушать бывшего дворянина».

Игорь пожимает