Ихор - Роман Игнатьев

В холодильнике у Фомы лежал пакет с неопознанной субстанцией. Возможно, догадался Фома, жидкость из похожей банки. Ее надобность и ценность для пансионата Фома не разумел. Вдруг вспыхнуло прозрение – ихор! Целительный эликсир богов! Фома слабо покашлял, кожа покрылась испариной.

– Найдем телефон и заявимся в полицию. Пусть разгребают! – предложила Полина.

– Резонно. – Он сверился с часами и присвистнул – старушка уже заждалась. Убегая, согласился с Полиной, что карга их враг, но она жирно платит, да и работенка непыльная.

>>>

В этот раз Харита подбирала слова дольше обычного и скупилась на любые эмоции. Ее герои, в особенности молодой чехословак, поникли и барахтались в загустевшем времени, как мухи в свежей смоле. Фоме чехословак нравился, несмотря на тупость и наивность, присущие романтичным натурам. Вскоре от романтика не останется и капли вина, его кровь загустеет и превратится в уксус. Харита рубила текст, отсекая лишнее, и увядала, намекая Фоме о скором финале их рандеву.

Звонил парень из морга, застав Фому в такси на обратном пути из пансионата. Медбрат признался, что не вспомнил Бориса Бессонова и спросил у пьяного вдрызг Векселя. Тот среагировал даже слишком быстро, выдав, что у старика отсутствовало сердце. Фома поблагодарил и отключил вызов. Вырезали у деда сердце, значит. Гниды! Фома закашлялся и наорал на таксиста, попавшего задним колесом в яму.

Такси остановилось у подъезда, высветив фонарями ментовский УАЗ. Рядом с машиной курили мужчины в форме и один в ветровке, сухощавый, жилистый, с мордой, напоминавшей возмущенную выдру. Не успел Фома выйти из одного транспорта, как его усадили в новый и увезли. «Беспредел!» – кричал Фома, сидя в зарешеченном кузове; воняло здесь хлоркой и блевотиной. «Не рви глотку, салага», – сказал ему капитан с мордой выдры.

Подозревал Фома худшее – что взяли его за поджог, что выдал Дафур или Тиктак. Сколько им грозит? Фома намедни изучал вопрос, листая в Сети Уголовный кодекс: за поджог двушка, это он помнил еще с подростковых времен. Ничего не поменялось. Малину портило убийство – от пятнадцати до двадцати. Монгол не впряжется, так что выйдет Фома аккурат к пенсии. Его прошиб холодный пот, развернулся во всю силу кашель. «Сучий пес Дюков, – ругался в мыслях Фома, – не предупредил». Ему звезда на погоны, а что друзья? «Но-но, рот закрой! – командовал капитан. – Держи бациллы при себе!»

Фому ввели в тусклый кабинет: стены выкрашены в медово-горчичный, новые столы и компьютеры. Усадили на рассохшийся скрипучий стул. Над макушкой капитана висела фотография президента, в углу закипал электрический чайник.

Капитан обстоятельно представился, сунув еще раз корку Фоме под нос, – Хаев Егор Артемович. И Фома посмеялся, вспомнив прикол об Артемах, которые не доживают до старости и не имеют детей. Вот и у Дюкова потомства не будет.

– Слышь меня, блаженный?! – рявкнул Хаев, врезав кулаком по металлическому столу. С деревом эффект, конечно, совсем иной – гасится строгость, поглощаемая бездушной сталью.

– Что вам от меня надо-то? – спросил Фома.

– Дружка твоего нашли. Мертвого. Валялся на свалке, его бомжи нарыли. Врубаешься?

– Какого дружка?

– Табачук Тимофей Александрович, прозвище Тиктак. Знаешь такого?

Фома кивнул, в глазах защипало; что-то горькое и тяжелое поднялось к горлу, подзывая к себе гнусный кашель.

– Погиб твой приятель. При вскрытии эксперты недосчитались печени и части мышц – их вырезали, кожу зашили. – Хаев встал, открыл форточку и налил в чашку с пакетиком кипяток. Поставил чай рядом с Фомой и похлопал его по плечу, как в американских фильмах. Сказал: – Ну, поплачь, что ж не поплакать. Друг твой как-никак.

Фома спросил:

– Кто его убил?

– Ха, если бы я знал! Может, сам мне скажешь? За что? И почему так жестоко? Еще и на свалку, как мусор. Даже бандюги такого не выкидывают, работал кто-то совсем отмороженный.

– Меня, что ли, подозреваете?

– Ага, потому чайком тебя и отпаиваю, гений! Хлебай давай, или коньячку туда плеснуть?

Фома кивнул, и Хаев ему показал фигуру из сложенных пальцев, то бишь фигу.

– У друга твоего долги водились. И у тебя. А потом раз – и нет долгов, – говорил Хаев, отбивая стеркой карандаша ритм о стол. – Затем мы находим его изуродованный труп. Я следак, и я знаю, что быстрых деньжат так просто не срубишь, нужна удача или крайняя мера. Причем и ты, проигравшись на ставке в ночном клубе, как-то быстро все жене вернул. Бедняга Табачук дочери билет в Диснейленд купил.

– Выводы-то какие-нибудь будут?! – поборов приступы слез и кашля, полез на рожон Фома.

– Малец, ты лучше признайся, какую работенку вы с Табачуком провернули и для кого? Потому что убили Тимофея жестокие люди. Звери, одним словом! И поймать их, прижать к ногтю – задача первостепенная!

– Маньяк это! – сказал Фома и вывел из себя капитана Хаева, заставив того материться и швырнуть в окно карандаш.

– Какой, на хрен, маньяк?! Сериалов насмотрелись, мудачье! – Немного остыв, продолжил: – Маньяк не маньяк – мне решать! Говори, Бессонов, кому вы с Табачуком яйца вылизывали?! Что натворили, черти?! Ты вообще соображаешь своей дурной башкой, что если Табачука грохнули, то и тебя уберут?!

Фома не понимал, и слова Хаева врезали ему между ног, отрезвили и заставили сомневаться – может, исповедаться? Сколько ему, Фоме, осталось вольным духом услаждаться? А так тридцать лет в колонии, зато живой. Скрутило кишки, подурнело; снова выступил холодный пот. Рубашка вымокла, по телу гуляли мурашки, и в черепке зазвенел тревожный колокольчик.

В кабинет ворвался Дюков и подхватил Фому под руки.

– Куда?! – встрял Хаев.

– В жопу иди! – ответил Дюков, уводя друга с собой.

В машине Дюков объяснил, что не знал о задержании, что ему доложили сослуживцы и он, Артем Дюков, стремглав прибыл на выручку. Фому знобило, клацали зубы. Дюков подвез его до подъезда и, не заглушая мотора, спросил:

– Выдал этому петуху про ваш с Тиктаком замес?

– О чем ты?

– Что пожгли ферму Заруцких ляпнул или нет?!

– Откуда ты?..

– Говори!

– Молчком я, не сболтнул, – сказал Фома.

– Зашибись, а то упрятали б тебя в каталажку. А потом по этапу. – Тема нездорово заржал, но быстро помрачнел. – И похер на Заруцких, на пожары все эти, ерунда. Ты молчи, главное, я не выдам. Меня маньяк изрядно возбуждает, хоть к гадалке шуруй! Тиму-то убили точь-в-точь как тех стариков. Неужели и впрямь Заруцкие?

– Поспать бы мне, – ответил Фома.

– Верняк, ты замученный, брат. Мудлон Хаев пытал тебя, что ли? Нет? Если хоть пальцем тронул, ты скажи, я его урою. Нет? Ну хорошо. Позвони