Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

В коридоре он споткнулся, упал. Хихикнул виновато.

«Ты же понесешь меня, мама?»

Сестра поймала его за щиколотку и поволокла, словно он ничего не весил. Сержант расслабился, отдавшись длинным морозным пальцам, ощущению бегущих под спиной досок. Женщина повернула к нему лицо – не плечи, они были направлены вперед, а только голову. Кожа на шее собралась складками, хрустнул позвоночник. Белое лицо возникло над статной спиной. Глаза свирепо сияли.

«Она не человек», – прошмыгнула отстраненная мысль.

И сержант рухнул в сон.

Он видел палату, ту самую, в которой очнулся днем. Но теперь он был в ней не один. Десятки раненых возлегали на койках. Черты, искаженные невыразимым страданием. Мольба. Плач. Агонизирующие крики. Медный запах крови и кисломолочный – гноя.

Война, ее плоды, ее уроки. Апостолы ее и великомученики. Совсем еще дети – пацан с оголившимся мозгом под вставшей дыбом лобной костью, выдохнул, умер и опал на багровых тряпках.

Сержант искал взглядом сослуживцев, но не находил, не служил он в той армии, не воевал на тех фронтах. Форма у солдат была дореволюционная, времен империалистической войны. И доктор, ворвавшийся в палату, будто явился из прошлого. Бородка клином, пенсне, сюртук забрызган красным, и на щетинистых щеках подсыхающие разводы.

Санитары отдирали воющее мясо от коек, и внимание сержанта переключилось на женщину, медсестру, его немногословную кормилицу. Халат из бумажной ткани, глухой спереди, скрывал платье, и тот же непослушный посеребренный локон выбивался из-под шапочки.

Она помогала санитарам поднять человека с выжженным лицом, с предсмертным бульканьем из распахнутого рта. Доктор взял ее за плечо, сверкнул золотой перстень на его оттопыренном мизинце, крепкая рука доктора задержалась чуть дольше необходимого. Зрачки под пенсне сверлили медсестру. Что-то пробежало между ними, окровавленными и изнуренными, – электричество, тайна.

– Этому уже не помочь, – произнес доктор, а сестра посмотрела на его кисть, и пальцы доктора нехотя разжались. – Берите мальчика, – сказал врач.

До сержанта дошло, что мальчик – это он сам, невесть как очутившийся в чужом времени, может быть упавший с водонапорной башни. Его понесли к окну санитары со смазанными лицами, и в свете заходящего солнца он увидел поле крапивы. Но не то жгучее море, что обступило госпиталь в реальности (слово «реальность» становилось по-жабьи ловким и ускользающим). Сорняк едва достигал колен идущей по тропинке медсестры. Мимо двуколок с красными крестами, лошадок и медицинских фур петляла тропинка к серому одноэтажному зданию – еще одной больнице? И сестра ускорила шаг, оглядываясь на доктора.

«Она боится его, – подумал сержант, – этого интеллигентного врача, сошедшего с иллюстраций детской книжки».

Медсестра нырнула в серый дом, доктор поднялся за ней по ступенькам, похрустывая кулаками, – через поле, через грязное стекло, через десятилетия услышал сержант хруст пальцев, поскрипывание перстня о кожу. А потом все звуки пожрал драконий гул, и здание на той стороне поля превратилось в огненный пузырь.

А сержант проснулся.

Ему понадобилась минута, чтобы понять: боли больше нет. Головокружение, и шум в ушах, и накатывающая дурнота – все прошло, остался шрам ниже колена, тугой годовалый рубец. Не веря своим глазам, своему телу, он опустил штанину, потряс головой.

Пустая палата. Крапивные подношения по углам. Причудливые венки у изголовий коек и господствующий запах зелени. И безграничное поле за окном, это тоже осталось.

Медсестра ждала его у кромки жгучей нивы. Теплый ветерок теребил подол ее платья. Рядом, вбитая в землю, торчала лопата с насаженными на древко перчатками из грубой знакомой нити.

«Ему нужно, чтобы ты копал», – вспомнился вчерашний разговор.

Сержант вперил взор в безоблачное небо, голубой ситец со стежками птичьей стаи вдали. Его посетила уверенная мысль, что там поле заканчивается. Что птицы не стали бы летать над жигучкой.

– Как самочувствие? – спросила женщина, не удостоив своего пациента взглядом.

– Никогда не чувствовал себя лучше, – признался сержант. «И сильнее», – хотел добавить он, но не стал. Вместо этого сделал вид, что ступать ему еще больно, потянул ногу по пыли.

Покосился на окна второго этажа.

Всплыл в памяти обезображенный бедолага с листьями на культях. Предшественник.

– Он умер ночью, – прочитала медсестра мысли. И велела, отсекая расспросы: – Идем.

«Хорошо, – процедил сержант беззвучно, – я буду покладистым. Пока».

И, стиснув пальцы на древке лопаты, он шагнул за женщиной в поле.

Она шла впереди, сержант готов был поклясться, что четырехгранные стебли крапивы расступались перед ней, расступались, чтобы тут же сомкнуться, обжечь его, обвинить в неосторожности и наглости. «Ты здесь чужой!» – хлестко кричали растения.

Он морщился, но продирался вперед, не сводя глаз с коричневого платья.

«Кто же ты такая, если даже оно избегает тебя?»

В зарослях показалось что-то темное, большое.

«Серый дом!» – догадался сержант. Тот факт, что о месторасположении второго здания он знает из сна, уже не смущал привыкающий к безумию мозг. За стеблями вырисовывались руины, огрызки перекрытий, развороченные взрывом авиабомбы балки.

– Здесь были казармы для команды лазарета, – сказала женщина, не оборачиваясь, – для врачей и сестер милосердия.

Зашелестела молодая поросль над сгнившими досками, ветер зашептал в недрах развалин.

Сержант сплюнул коротким ругательством. Адресовано оно было равнодушному небу, и жалящим джунглям, и воронке в земле, свежей, но уже наполняющейся зеленым ядом, как чаша.

Мина, лишившая прежнего копальщика работы и создавшая вакансию для сержанта. Сколько тут еще мин? Сколько людей было до него и будет после? Он замешкался. Напоролся на крест, нимало не удивившись. Кладбищенская атмосфера госпиталя предполагала наличие погоста. Прямо в поле – в поле, растущем из могил.

Кресты были каменными, приземистыми, надписи на них давно стерлись. Под каждым крестом зияла яма. Количество ям превышало количество крестов: вся прогалина на пути сержанта была изъедена копальщиками, пленниками медсестры. Копья крапивы выстреливали из дыр, сержант представил мертвецов до того, как покой их был потревожен: сорняк, пронзающий скелеты, прорастающий из грудных клеток и глазниц.

Солнце заливало полуденным светом широкую поляну и метровой глубины кратер, на краю которого остановилась медсестра. В червивой сочной почве виднелись лоскуты истлевшей ткани и деревянный мусор. «Братское захоронение, – догадался сержант. – Саван и гробы. Незавершенная работа предыдущего копателя».

Он утер рубахой пот со лба. Солнечные лучи будто бы не задевали восковое лицо медсестры.

«Мертва, – подумал сержант, приняв эту мысль как должное. – Мертвое тело под глухими одеждами».

– Копай, – увенчанный острым ногтем палец шевельнулся на переднике. – Полю нужна еда.

Сержант представил, как здорово было бы пырнуть черенком лопаты бестию, разрубить пополам мыло ее плоти. Усмехнулся и хромоного спрыгнул в яму. Смачно пропорол землю железом. Ему понравилось ощущение пульсирующего в руках