Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Бабушка на похоронах не проронила ни слезинки.

– Так будет лучше, – сказала. – Спи и не возвращайся.

Семнадцатилетний Эмиль дотронулся пальцем до свежей вмятины. Почувствовал странное, не охлажденное дождем тепло, и отдернул руку.

– Эй, что с тобой? – окликнула Дина. – Привидение увидел?

– Я… – Эмиль замолчал, поняв, что фраза адресована Лёшке.

Его приятель улыбнулся криво и захлопнул дверцу.

– Ага. Удавленника со стояком. Ну что, айда к комбинату прошвырнемся?

Эмиль бросил прощальный взгляд на Зверюгу.

«Плохой», – подумал он. Словно кто-то произнес это слово в его голове, голос, что издревле остерегал наших предков от случайных встреч на ночных тропах, от попутчиков на древних караванных путях, от цокота копыт в темноте. «Затаись, – увещевал голос. – Пусть проскачут мимо, пусть маршруты их не пересекаются с твоими».

Плохой фургон.

Не в смысле к черту сломанный. Не в смысле старый (а он был стар). Злой. Злее самого грозного хищника из тех времен, когда круг костра был единственной защитой первопроходцев каменистой земли.

Автомобиль был врагом – вот какая нелепая догадка посетила семнадцатилетнего парня. Растолкала обычные мысли и взвыла предупредительной сиреной.

– Что ты возишься, космонавт? – потормошил его Лёшка.

– Иду, – буркнул Эмиль, смущенный собственным страхом перед заурядной грудой металлолома.

Они поднялись на склон и побрели, лениво болтая, а в овраге заскрежетал ржавой утробой фургон, и дверцы его медленно, со скрипом, приоткрылись.

* * *

«Даже если он пустой, не беда, – подумал Лёха, зашвыривая бутылку в бездонную темень проносящегося мимо двора. – Вещица отличная, алюминий. Да и не пустой, зуб ставлю! Кто такой выкинет? А вот припрятать…»

Чемодан с инструментами – они там, там! – он приметил днем, заглянув в грузовое чрево Зверюги. Ящик лежал у водительской перегородки, выставив из мусора новенький металлический, с ручкой бок – видимо, тряханула молния, вскрыла заначку. Сразу не взял, увел Эмиля и Дину к комбинату.

А теперь возвращался.

Сколько в наборе предметов? Пятьдесят? А может, сто? Или как в той рекламе – сто восемьдесят шесть? Размер-то не маленький.

Фонари горели через три-четыре и едва подсвечивали собственную никчемность – вокруг бетонных опор дрожали прозрачно-желтые головки одуванчиков. Лёха включил велосипедный фонарик.

«Карданный шарнир, крепеж, дрель, реверсивная отвертка, – предвкушал он, приближаясь к супермаркету, – все по секциям: столярная, автомобильная, электрика…»

«Аист» затрещал на повороте. Чего Лёха только не делал: и спицы подтягивал, и втулку перебирал, и подшипники смазывал. Все попусту. Двухколесный упрямо держался за свою необъяснимую трескучесть, словно она и не изъян вовсе, а уникальная черта, заложенная при рождении на заводском конвейере.

Лёха приподнялся над седлом и, стоя на педалях, поднажал. В горле терпко звучало винное послевкусие, дешевое, но теплое и спелое. Он еще не придумал, как поступит с добычей, – толкнет или оставит себе. И какой умник догадался схоронить чемодан в фургоне? Лёха решил: плевать.

Недостроенная туша подалась из мрака бетонными сотами, луч света чиркнул по жестяному листу, погнутому, исписанному названиями музыкальных групп и именами легкодоступных подруг. Леша сбавил скорость, возле забора спешился и завел велосипед в прореху.

Зверюга ждала в ущербном лунном мерцании.

Лёха поставил «Аист» на подножку, подперев заднюю дверцу фургона лучом электрического света. Выпуклые полосы и штампованные фальшь-окна кузова казались свежими ранами.

Он зашел Зверюге с правого борта и дотронулся до вмятины. Глубокая, шершавая и… теплая. Лёха отнял руку и глянул на чешуйки ржавчины, оставшиеся на пальцах. Отошел на шаг, задрал голову к звездной изнанке неба.

Он попробовал представить – как это выглядело? Наверняка знатно шарахнуло. Голубой шар Тесла? Или яркий пшик, плевок, который встряхнул жестянку? Как наступить на жука, но тут же отдернуть ногу. Что стало бы с человеком, окажись он внутри?

Сукровица луны сочилась на степь. Лёха заметил падающую звезду – старики наверняка нашли бы в этом очередное знамение – и стал обходить развозной фургон. Редкостный зверь, карбюраторный, бензиновый, такие скоро в музеях начнут выставлять. Но не их Зверюгу, от которой после смерти дяди Эмиля остался обтянутый истлевшей кожей скелет. Лёхе почти было жаль умерший вместе с хозяином автомобиль.

Неожиданно фургон задребезжал, просел на кирпичах, из глазницы фары вывалился осколок стекла.

Лёха вздрогнул.

– Ты гонишь, – сказал он фургону и рассмеялся, осуждая краткий приступ паники.

«А может, там не инструменты, а… бабло?» От внезапной мысли у Лёхи вспотели ладони. Конечно, даже наверняка. И почему он, идиот, не подумал об этом раньше. На кой ляд кому-то прятать инструменты, а вот деньги…

«Точно свалю из этой дыры, хватит уже Эмиля обещаниями смешить. Рвану при капусте, не попрощавшись. Пускай потом завидуют, когда маякну из столицы».

Он не спешил.

Чем дольше ожидание, тем ценнее добыча. А уж если приправить ее опасностью, пускай и вымышленной… Лёха представил, что в кузове Зверюги прячется безногий мертвец: затаился в металлическом гробу, ждет, когда человек – еда – заглянет внутрь. Или в фургоне голодная крыса, которую от удара молнии раздуло до размера собаки. Или…

Воображение затрещало, точно старенький «Аист» на повороте. Ладно, достаточно с него и мертвяка с гигантской крысой.

А запах? Как же здесь воняло! Словно в кузове расчленили парочку бездомных, расчленили и дали фургону пропитаться ароматами разложения. Лёха показательно заслонился от надуманной ужасной вони рукавом рубашки.

Он обошел Зверюгу по кругу и теперь стоял у задней дверцы.

Коснулся пальцами почерневшей ручки.

Кульминация, предчувствие резкого звука, крика, голодного рыка…

Лёха убрал руку, не открыв. В нем росло напряжение. Если внутри фургона не окажется чемодана, если его уже опередили… В венах горел адреналин: забористая смесь предвкушения и разочарования. А еще – страха.

От последнего он заслонился усмешкой. «Хватит глупостей, – сказал сам себе, – накликаешь. Вот откроешь – и прыгнет на тебя uniilă [60]. А что, не все ж время рогатому рядом с бабкой Эмиля сидеть».

За дверцей раздался шорох, неприятный, резкий, вызревший, словно гнойник. «Ну вот, допугался – уже в мозгах шуршит».

Лёха мотнул головой, стянул через плечо рюкзак, выудил новую бутылку и хлебнул. Вино взбодрило. Он сделал еще глоток, переложил стекляшку в левую руку, потянулся и распахнул дверцу Зверюги.

На него прыгнула тощая высокая тень.

Закончив, существо отбросило тело и уселось у водительской перегородки, в том месте, где Лёха увидел днем чемодан. Оно не знало, что именно искал парень в фургоне: насланный морок работал, как и любой хитроумный прибор, – давал результат, и плевать на внутренние процессы.