Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

Провидческий – не то слово. Я узнал перо Достоевского, никто бы так не написал, сомнения испарились к десятой странице, и пустяк, что роман повествовал о нацистском концлагере, а главным героем был постепенно сходящий с ума гестаповский офицер.

Вечером мне позвонил коллега. Куда, мол, пропал, три дня назад обещал ведь письма Чуковской из Ленинграда привезти. Спросил, знаю ли я, что Терехина машина насмерть сбила. Я едва вспомнил: Терехин – это который на авангарде специализируется, я ему кого-то на Уитмена сменял вчера. Бурлюка? Северянина?

Оберштурмфюрер Клаус Редлих уснул, и ему снились тела, падающие мертвыми осенними листьями, душегубка, забитая детьми; газ, скопившийся в клетчатке шеи и глоточного кольца, выталкивает изо рта язык, щелкают, хрустят суставы, клювы, когти.

Я проснулся среди ночи, взмыленный. Щелканье вытянулось за мной из сна и находилось здесь, в комнате. Дрожащей рукой я нащупал выключатель.

Они доедали мою недочитанную книгу, единственный экземпляр «Дьявола», моего безумного Редлиха доедали они. Верткие, длинные, покрытые снежной шерсткой, сминали лапками страницы и жрали их.

Я закричал, а они, некая помесь горностаев и гусениц, исчезли, сметенные криком, но вернуть четвертый том я уже не мог. Утирая слезы жалкими ошметками пожеванных страниц, я вышел в ночь.

– Вы истончились, – с сожалением сказал Эрлих.

Я схватил его за грудки:

– Что происходит?

Он оттолкнул меня мизинцем, и я едва устоял на ногах.

– Я предупреждал вас, – с прежней любезностью произнес Немец, – книги должны двигаться. Вам повезло, что первыми вас нашли букинисты из неагрессивных. Поверьте, с иными нашими коллегами лучше не встречаться никогда.

Он пошел по коридору, треща осиным гнездом.

В соседних комнатах вслух читали книги.

Я заткнул уши.

В кабинете он потормошил меня, и я отнял ладони от головы. Хор голосов затих. Я смотрел на голые исцарапанные стены, мягкий, будто разваренный кирпич. В некоторых местах здание выблевало кладку, как тыквенную кашу.

– Куда девалась ваша библиотека?

– Я съезжаю, – сказал Эрлих спокойно, – обстоятельства требуют.

– Кто вы?

– Человек, готовый продать душу за хорошую книжку. А вы?

Он хлопнул меня по спине и рассмеялся. Так смеялись бы садовые ножницы в оранжерее кровоточащих бутонов.

– На столе я оставил для вас подарок, – сказал он, надевая фетровую шляпу.

Я с ужасом покосился на объемный фолиант в металлическом окладе, последнюю книгу в кабинете.

– Я не возьму это!

– И правильно сделаете.

Он поклонился и распахнул дверь. В коридоре ветер переворачивал цветочные горшки.

– Перепродайте ее в течение трех часов. И пусть тот…

Голос его потонул в вое ветра, но, когда дверь закрылась, оставляя меня одного в пустом кабинете, сомкнулась и воющая пасть.

На непослушных ногах я подошел к столу. Слишком худой, слишком заметный.

Книга была шикарной. Ин фолио, нарисованный от руки атлас карт и планов русских городов, шестнадцатый век. Я устроился на стуле, с замиранием сердца дотронулся до бумаги.

Я знал, что таких городов нет в России: ни в шестнадцатом веке, ни в любом навскидку.

Но палец мой скользил по гротескно изогнутым улицам и колоссальным сооружениям, и когда я дошел до Москвы – не той Москвы, где я жил когда-то, а, спаси нас Господь, совсем другой, – я спросил тихо сквозь кровящиеся уже зубы:

– Который час? Как давно я здесь?

И мне так же тихо ответили из-за спины.

Самая страшная книга 2018

© Авторы, текст, 2017

© М. С. Парфенов, составление, 2017

© Алексей Провоторов, иллюстрация на обложке, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Анатолий Уманский

Гран-Гиньоль

Теперь это уже не так забавно, как перед войной; дело, по-видимому, в том, что ужасное заняло в этом мире место обыденного, и тем самым его демонстрация на сцене утратила всю свою экстраординарность.

Эрнст Юнгер

1919

Бой длился уже часы – казалось, не будет ему конца. Мы лежали в окопах под палящим солнцем, раскалившим в руках винтовки, и бестолково разряжали их в сторону леса. Оттуда резкими, короткими, свистящими плевками приходила ответка, выбивая над нашими головами фонтанчики почвы. Земля попадала за шиворот, липла к истекающей потом зудящей коже, и пытка эта была хуже страха смерти, какую большинство из нас давно утратили: осознание бесполезности этой нескончаемой, как дурной сон, войны лишало всякого желания жить, и мы сражались, как автоматы. Но и автоматы ломаются: у меня на глазах один из товарищей поднялся вдруг из укрытия и с пистолетом в руке зашагал вперед, под пули. Радостно заухал пулемет, и тело бойца разорвалось пополам, забрызгав кровью края окопа. Я отвернулся, чтобы брызги не попали в лицо – всего на мгновение, но тут все и случилось.

Откуда-то издалека раздался пронзительный свист снаряда, быстро переросший в истошный вопль. Земля подо мною содрогнулась, будто в агонии. Дальше было как в тумане: я видел разбросанные вокруг вперемешку с землей куски в кровавом тряпье – все, что осталось от кого-то из моих товарищей – и силуэты всадников, с дробным топотом вылетевших из-за стены леса; видел, как еще двое уцелевших выскочили из окопа и как сверкнула сабля, снеся одному из них половину черепа.

ГИНЬОЛЬ.

Где-то рядом трещали выстрелы и кричали люди, а я, сделав пару шагов вперед, упал лицом вниз и словно в бреду шептал развороченной взрывом земле:

– Гиньоль… Гиньоль…

1909

Мне снова четырнадцать лет, и в опаляющем зное аромат листвы смешан с сухим запахом раскаленной дорожной пыли. Так пахнет свобода – бесконечные дни лета, когда ты предоставлен самому себе и можешь делать все, что вздумается. Рядом что-то лепечет Митинька, но я не слышу его – все мои мысли заняты афишей, что висит передо мной на невысокой афишной тумбе.

НАСТОЯЩИЙ ГРАН-ГИНЬОЛЬ!

ФРАНЦУЗСКИЙ ТЕАТР УЖАСА!

МАДМУАЗЕЛЬ БЕЗЫМЯННАЯ

В ОШЕЛОМЛЯЮЩЕМ ЦИКЛЕ

«ВСЕ ЗЛО МИРА»!

На рисунке – залитая кровью постель, поперек которой распростерлась прекрасная женщина, а над нею склонился горбун с горящими красными глазками и сверкающим клинком в руке. Я не верю своим глазам. Это отвратительно, страшно… и притягательно. В нашем сонном городишке, летом утопающем в зелени, а зимою – в снегу, где вся жизнь протекает в ленивой скуке, подобное кажется громом среди ясного неба.

Под изображением – прозаическая приписка: дети и беременные особы на спектакль не допускаются, а кавалерам рекомендуется прихватить для своих дам нюхательную соль.

В тот момент я не знал, что моей безмятежной жизни