Новобранцы холодной войны - Ирина Владимировна Дегтярева

Он перевел дыхание и довольно спокойно, но в меру раздраженно сказал:

— Что вы ко мне привязались? Я не знаю этого человека, зато знаю, что меня от рождения зовут Селим Диджле. У меня есть паспорт, подтверждающий это.

Дознаватель махнул рукой и снова на голове Мансура оказался мешок. Его вернули в ту же камеру, и потянулась полубредовая ночь.

Мансур лихорадочно пытался найти логику в происходящем. Если бойцы ехали по каким-то делам, вряд ли брали с собой документы. И в самом деле, имена других убитых дознаватель ему не называл, скорее всего, просто потому что не знал. Но по здравом размышлении он заключил, что, если Селим был за рулем, при нем могли быть водительские права…

«Допустим, произошла перестрелка, — Мансур прислушивался к негромким голосам воров-карманников. Его утешало их присутствие — пока не перевели в одиночку, паниковать не стоит. — Через несколько часов началась облава около базара. Возможно, кто-то из курдов ушел, и облава была связана с поисками. Торговцев проверили, а мои документы совпали с документами убитого курда».

Утром вывели, как он подозревал, на допрос. Но в кабинете дознавателя сидел у стены испуганный старик с кровоподтеками на лице. В бежевой рубашке с коротким рукавом, с темными пятнами пота на груди и плечах. Очень смуглый, с одутловатым нездоровым лицом и седыми густыми, слегка встрепанными волосами. Мансур узнал отца Селима — фотографию ему показывал Секо из личного дела Селима. Ему ничего не оставалось, как шагнуть к старику:

— Отец!

Если «отец» уже опознал сына в морге, нет никакого смысла для Мансура демонстрировать артистические способности. Но выхода нет. Он должен «узнать» отца. И он «узнал», не рассчитывая на взаимность. Хотя старика-сапожника должны были предупредить о том, что по документам сына могут существовать и другие люди, соратники Селима.

Диджле только на секунду замешкался. Но тут же вскочил и бросился к Мансуру:

— Сынок!

Однако обняться им не дали. Старика сразу увели. Досада отразилась на лице дознавателя.

— Зачем вы били моего отца? Что вам сделал старый человек?! — возмутился Мансур искренне, мысленно ликуя, что сапожник признал его за своего, не спасовал. Мансур не держал дознавателя за дурака, поэтому предполагал, что Диджле-старшего наверняка сперва повели в морг. Неужели он не признал сына там? Настоящего сына.

Дознаватель начал бить Мансура просто от злости. Он чувствовал во всей этой истории подвох, но не мог понять, в чем тот заключается, и все это вылилось в агрессию.

Мансуру хотелось его хоть головой боднуть, но с руками, скованными наручниками, это было сродни самоубийству. Дознаватель только обозлится. Пришлось снова терпеть. Затем его сунули обратно в камеру.

Кормить стали хуже, видимо, по распоряжению дознавателя, но его подкармливали соседи по камере, отрывая от себя каждый по чуть-чуть. В благодарность им он по памяти читал Коран, когда перестали кровить разбитые дознавателем губы.

Мансур для себя решил, что, если не удастся выйти в ближайший день-два, если дознаватель закусил удила, то далее оставаться тут будет очень опасно. В любом случае необходимо уже передать весточку наружу, пока есть возможность.

Сидельцы-соседи, народ опытный, привычный к тюремному быту, и отнеслись к просьбе с пониманием. Естественно, записка выглядела безобидно, как сообщение жене о том, что попал в беду. Если кто-то из соседей стукач, ни он, ни полицейские ничего крамольного в записке не найдут.

Отправить послание следовало по почте в Багдад, в ту самую цирюльню, где когда-то много лет работал Горюнов. Там сообразят, куда ее переслать и кому сообщить о тревожном сигнале от разведчика. Их там не напугает, если вдруг нагрянет полиция с проверкой, найдут что ответить, сообразят, как среагировать. Мансур не опасался за получателя письма.

Чем дольше он сидит, тем больше вероятность, что подключатся американцы, сующие нос везде, где надо и не надо в Ираке. Во всех тех странах, куда они влезли со своими военными базами, вцепились намертво, их не выкуришь никакими силами. Особенно если власти проявляют слабость, да и откуда им взять силы, если они зависят от их финансирования и от мнимой стабильности, которую те сулят при условии своего присутствия. Однако безвозмездно стабильность они нести не собираются — взамен начинают проникать еще глубже в государственные тайны, требуют для просмотра в том числе и полицейские отчеты. Мансур не исключал, что полицейские отчеты ложатся на стол прямо американскому резиденту в посольство США в Багдаде. Или выжимки после работы аналитика. И резидент, сидя в «зеленой зоне» [28], попивая кофе, размышляет, как лучше половить рыбку в мутной воде.

В мелкие сети в полицейских участках по всему Ираку попадают случайные люди, но среди них могут оказаться крайне интересные для США объекты. Заполучить таким образом агента в РПК — большая удача. Где как не в тюрьме вербовать!

Через день Мансура перевели в отдельную камеру. Это стало плохим сигналом. Очень тревожным. Дознаватель пояснил на очередном допросе с побоями, что нашлись честные люди, друзья-соседи сапожника, который, к слову сказать, тоже арестован как пособник террористов — боевиков РПК. И эти свидетели опознали на фотографии погибшего в перестрелке Селима и отвергли фото Мансура как предполагаемого Селима. Дескать, ничего общего у этого типа с тем Селимом нет.

Ну что ж, Мансур и не сомневался, что в конечном счете так и произойдет. Эта легенда работала поверхностно, при незначительных проверках. Копать вглубь не рекомендовалось.

— И что ты теперь скажешь? — торжествующе спросил дознаватель, раскрасневшийся от радости. — Какое твое подлинное имя?

— Селим Диджле, — пожал плечами Мансур.

В камеру охранники его приволокли, так как идти он самостоятельно не мог. Бил его уже не сам дознаватель, а охранники по его приказу. Мансур скрипел зубами и мысленно придумывал те кары и пытки, которые применил бы к этому типу. Уж он бы на нем отыгрался. Воображаемые корчи дознавателя приносили ему некоторое облегчение.

Через день сработал тот самый механизм неумолимости, которого так опасался Мансур. Ночью его перевезли в другую тюрьму — «Аль-Хут» в Эн-Насирии, одну из худших в Ираке. Это уже не Курдистан. Примерно триста пятьдесят километров от Багдада.

Он узнал адрес заведения, увидев надпись, нацарапанную на стене своей новой одиночной камеры, узкой, пеналообразной, тут и наклониться завязать шнурки было бы невозможно, не стукнувшись головой о противоположную стену, если бы у него в кроссовках были шнурки, изъятые еще в курдском узилище. Мансур и не собирался наклоняться, у него болели бока, живот, спина. Ныли постоянно. Он