Аномалия, рожденная смертью - Георгий Александрович Егоров

Глава 20

Месть — блюдо холодное

На окраине города, где за забором старого автосервиса ещё теплится жизнь в лампочках под потолком, стоял чёрный внедорожник. Металлический забор дрожал от ветра. За ним, в цеху с облупленными стенами и запахом бензина, ждал Муха — в пальто, с кружкой кофе и выражением лица человека, уставшего от побед.

Дверь открылась. Вошёл Фёдор.

Он не спешил. Прошёл мимо груды шин, подставил лицо струе холодного света, пробившегося сквозь пыльное окно. Остановился. И только тогда Муха понял — момент настал.

— Ты со своим шрамом на лице выглядишь так, что, если бы ночью приснился, я бы проснулся в ужасе, — усмехнулся он, отпивая глоток.

Федя не ответил. Снял перчатки, аккуратно положил их на стол. В глазах — сосредоточенность хирурга перед последним разрезом.

— Он думает, что всё обошлось, — тихо сказал Муха.

— Пусть думает. Это нужно ему, не мне.

Федя подошёл к доске, на которой висели фотографии: схемы, документы, имена. Лица. Кириллыч — в разных ролях: с детьми на благотворительном вечере, с мэром на открытии школы, с бокалом шампанского в компании чиновников.

— Думаешь, он вспомнит тебя? — спросил Муха, подходя ближе.

— Он меня не забывал, — ответил Фёдор. — Я ему заработал целое состояние.

— Что теперь? — спросил Муха.

— Теперь он увидит меня. Вживую. Без теней. Я хочу посмотреть ему в глаза. Пусть вспомнит всё. Пусть узнает.

Он вышел на улицу. Там — вечер. Фонари дрожат от ветра, где-то вдалеке бьёт сигнализация. Фёдор поднял воротник и зашагал в сторону центра. Медленно, как человек, который больше не боится быть узнанным. Он шёл, и каждый шаг приближал его к прошлому, которое он наконец собирался предъявить.

* * *

Машина Кириллыча кружила по вечерней набережной, как раненое животное — без цели, наугад, то притормаживая у парковок, то ускоряясь без команды. Внутри стоял тяжёлый запах: кожа, горький одеколон с нотами ветивера и что-то аптечное — может, таблетки, может, страх. Кириллыч сидел, вжавшись в кожаное сиденье, с пластиковым стаканчиком кофе в руках, будто тот был единственным, что ещё можно контролировать в этом мире. Лицо его вытянулось, скула на фоне впалой щеки отдавала тенью, но всё ещё держалась та самая ухмылка — старая, политическая, чуть снисходительная, как будто он всё знал, всё просчитал и даже смерть готов был принять стоя.

А внутри уже давно дрожало что-то липкое и острое — тревога, интуиция, шестое чувство, называй как хочешь. Оно сидело в нём с утра, как заноза под ногтем. Он не слышал сирен, не видел слежки, но нутром знал: кто-то рядом. Не журналисты, не копы — хуже. Нечто личное.

— Заедь в «Монфор», — бросил он водителю, и пальцы предательски задрожали на стаканчике.

Отель был давно проверенным убежищем, зоной «без пуль», где раньше решались и проблемы, и схемы, и вопросики с министрами. Холл встретил его молчаливым светом, россыпью зеркал и той самой беззвучной музыкой, которая играла только в голове. Он прошёл сквозь фойе, не удостоив портье даже взгляда, и поднялся на второй этаж, туда, где за столиками сидели когда-то губернаторы, девочки и армяне с чемоданами долларов.

И тут всё застыло.

У дальнего окна, в одиночестве, как тень, материализовавшаяся из прошлого, сидел мужчина. Без пиджака, в чёрной водолазке, с короткой стрижкой и небритым подбородком. Он спокойно ел яблоко, откусывая с таким равнодушием, будто был дома.

Фёдор. «Школьник».

Кириллыча будто ударили. Он попятился, инстинктивно, и с трудом удержался, чтобы не схватиться за сердце. Лицо того не изменилось — разве что стал холоднее взгляд. А шрам... тот самый, от той твари в Харбине. Царство ей небесное.

— Ты... — выдохнул Кириллыч, горло моментально пересохло. — Этого не может быть.

— Может, — ответил Фёдор, не повышая голоса. В этом спокойствии звенела угроза, точная, как лезвие скальпеля.

Кириллыч сел напротив, как в тумане. В голове уже метались варианты: охрана, побег, звонок... Но руки дрожали так, что он едва не уронил чашку. Он попытался улыбнуться, как делал тысячу раз на камеру, но губы не слушались, а мимика расплылась, как мокрая тушь по щеке проститутки.

— Я... Я думал, ты погиб. Тогда... в Малайзии. Там же был шторм... ты пропал.

— Сюрприз, сука, — сказал Фёдор, и яблоко хрустнуло в его руке, как кость.

Кириллыч сглотнул. Пальцы под столом уже шарили по карману — нет, не за пистолетом, за телефоном, за чем угодно.

— Послушай, если ты за деньгами... я всё улажу. У меня остались связи. Есть кто-то в правительстве, в Китае... мы можем обсудить, решить... договоримся, Федь. Ты же не зверь.

Фёдор усмехнулся. Без эмоций. Как хирург перед разрезом.

— Ты всё перепутал. Я не за деньгами. Я за долгами. За всеми.

Он медленно наклонился через стол, его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Кириллыча, и тот впервые за долгое время отвёл взгляд — не выдержал.

— Ты думал, всё прошло? Суд отпустил — и свободен? Ты не понял, Матвей Кириллович. Это не освобождение. Это отсчёт. Тебя не вытащили — тебя выпустили. На охоту. Я следил за тобой с момента, как ты вышел из здания суда. Я знал, куда ты поедешь, с кем будешь говорить, с кем переспишь. И знаешь, что общее у всех этих людей?

Фёдор замолчал. В воздухе повисло молчание, давящее, как давление перед бурей.

— Они уже мертвы, — прошептал он. — Или скоро будут.

Кириллыч посерел. Рот его открылся, как у рыбы, выброшенной на берег, но слова не шли. Только влажный шёпот:

— Ты с ума сошёл...

— Возможно. Но ты сделал меня таким. Ты уничтожил всё, что у меня было. Родителей, друзей, дом. Я был мальчишкой, когда ты отправил меня в ту мясорубку в Китае. А теперь — я твой приговор. Ты научил меня выживать, убивать, лгать, исчезать. Ты хотел видеть монстра — ну, смотри. Я — это то, что ты создал.

Он встал. Надел пальто. Медленно, без суеты, с тем самым спокойствием, которое пугает больше, чем крики.

— Не жди меня снова. Я не приду. Я просто буду рядом. Всегда. Где угодно. Когда угодно. Иногда ты будешь думать, что это тень на стене. Иногда — шорох за дверью. Ты будешь спать с включённым светом, но это не поможет. Потому что я уже внутри тебя. Я — твоё будущее. Кровавое. Медленное. Неизбежное.

Он положил на стол яблочный огрызок, как визитку, и ушёл, не оборачиваясь.

Кириллыч