Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

— Когда, грю, Борис Глебыч переезжает?

— Не знаю, — пожал плечами профессор. — Это я так… фигурально выразился.

Сторож разочарованно хмыкнул и возобновил процесс насыщения.

— Скажите, Антон, я все никак не соображу, сколько в этом доме комнат? На втором этаже, так понимаю, их шесть, да?

— Угу.

— А на первом?

Антоха, который к этому моменту уже закончил с супом и перешел ко второму блюду, попытался ответить. Но из-за плотно набитого рта у него ничего, кроме мычания, не вышло. Тогда он, выпучив глаза, не жуя, проглотил целый кусок баранины и жадно запил стаканом апельсинового сока. Наконец, отдышавшись, он произнес, загибая пальцы:

— Столовка, кухонка, бойлерная… гостиная ишо… Все ли? Е! Ишо тубзалет. Вот и считай, — предложил он, демонстрируя Костромирову кулак.

Профессор недоуменно нахмурился.

— А где же комнаты прислу… кхм… хотел спросить, где ваши комнаты?

— Ну-у, — протянул Антоха, морща от напряжения лоб, — Василии, значица, на втором этаже, в двухкомнатном нумере. Как барин, е!

— На втором этаже? А я полагал, там все комнаты, помимо моей, пустуют.

— Ваша, вить, справа?

— От лестницы? Да.

— Вот! А Василича — слева. По той стене, где одна дверь, видали?

— Ясно. А Татьяна Степановна?

— Степанида на первом. При кухонке. Тама у ней каморка, типа чулана. Закуток с койкой, е.

Дом стоит пустой, поразился Костромиров, а женщина ютится в каком-то чулане при кухне.

— Ну а вы?

— Я-то? Я — в бойлерной.

Профессор только головой покачал. Закончив с супом, он положил себе несколько тонких, почти прозрачных ломтиков вяленого мяса. Попробовал. Прямо во рту тает, до того вкусно. Однако он так и не смог определить, что это за мясо — не то телятина, не то индейка.

— Вот еще о чем хочу спросить вас, Антон. Правда, мой вопрос, наверное, покажется вам немного странным…

— Чиво? — спросил сторож и часто заморгал.

«А может, и не покажется», — подумал Костромиров.

— Предположим, что здесь, в доме, кому-нибудь захотелось бы спрятаться… Это реально?

— Спрятаться? — округлил глаза Антоха, — Е! На кой ляд?

— Да ни на кой. Я же говорю: предположим. Может ли кто-то, находясь в доме, оставаться тем не менее незамеченным для вас?

— Дык… А вам оно на кой?

— И мне ни на кой, — поморщился профессор. — Это я так… теоретически.

— Чиво?

— Короче, можно в доме где-нибудь спрятаться или нет?! — теряя терпение, воскликнул ученый.

Антоха засунул указательный палец в ноздрю и закатил глаза. В такой, почти роденовской позе он пребывал где-то с минуту. А потом изрек:

— Не-а.

— Почему же нет?

— Дык, глядитя сами: Степанида, вить, кажные два дня убирается. Во всех, е, комнатах!

— Что ж там убирать? — удивился Костромиров. — В нежилых комнатах.

— Пыль. Ишо следит, чтобы мураши или кака, е, друга дрянь не наползла.

— Но зачем так часто? — удивился Костромиров.

— Дык, Борис Глебыч в любой момент могет, того… нагрянуть, е.

— Понятно. А подвал в доме есть?

— Подвала нету.

Профессор вздохнул. И вздохнул скорее с облегчением. Итак, укрыться потенциальному злодею ни в доме, ни на острове невозможно. Вот и ладно. В самом деле, довольно уже ему играть в детектива. Пора делом заняться. Тем единственно важным делом, ради которого он и согласился на авантюрное предложение Сладунова. Все! Сразу после обеда он возьмется за монографию. Тем паче, что Пфаненштиль и впрямь…

Но тут его размышления были прерваны мелодией мобильного телефона. Может, Хватко? Так скоро? Нет, звонил Сладунов. Костромиров извинился и вышел из столовой.

— Слушаю вас.

— Здравствуйте, Горислав Игоревич! Как обстановка?

— Без происшествий. Что может случиться за неполные сутки?

— Ну да, ну да… Короче, пока ничего подозрительного, так?

— Проверяете, насколько добросовестно я выполняю договорные обязательства? — не удержался от сарказма Костромиров. — Докладываю: я обшарил весь остров. И дом тоже. Муля здесь определенно нет.

— Ну, ну, не кипятитесь. Я ж так, на всякий случай. Вдруг что подозрительное заметили.

Горислав Игоревич вспомнил об утренней находке. Но не рассказывать же Сладунову про чужую закладку и раздавленного комара? Тем более что и в глазах самого профессора все это происшествие как-то утратило былую значимость.

— Увы, нет, — подтвердил он.

— И слава богу! Слава богу! Пишите свою книжку, отдыхайте, все дела… А как ведут себя мои родственнички? Не передрались там друг с дружкой, хе, хе?

— Борис Глебович! — возмутился профессор. — Давайте начистоту. Подписав договор, я проявил несвойственное мне легкомыслие. Но что сделано, то сделано. Человек я ответственный и взятые обязательства привык выполнять до конца. Но шпионить за вашими родственниками?! Докладывать вам об их поведении?! Увольте!

— Ох уж мне это интеллигентское чистоплюйство, — неприятно захихикал Сладунов. — Будет вам, Борислав Игоревич! Ничего такого я не имел в виду. Просто, эти трое, хоть и родня, но между собой до приезда на Сладулин знакомы-то не были. А мне тут недавно один человек сказал, что ограниченное пространство и узкий круг общения…

— Постойте, — прервал его Костромиров, — вы хотите сказать, что ни Василий Васильевич, ни Татьяна Степановна, ни Антон, э-э, Безрукий не знали друг друга, пока не встретились здесь, на острове?

— Ну да. А что такое?

— Нет… ничего. Так, возникло кое-какое соображение по ходу…

— Ну, ну, — насторожился предприниматель, — я слушаю.

— Мне еще надо как следует его обдумать.

— А все-таки?

— Как только у меня появится конкретная информация, я вам обязательно сообщу.

* * *

Костромиров вернулся в столовую. Сторожа Антона уже след простыл.

Профессор продолжил обед, время от времени поглядывая на развешанные по стенам широкоформатные фотографии, числом семь штук. На всех семи был запечатлен хозяин острова: вот он с карабином в руках стоит над трупом поверженного им кабана, вот сидит в начальственном кабинете на фоне портрета Ельцина, вот разрезает ленточку на открытии какого-то объекта, а вот — на борту моторки с трудом удерживает в руках огромного осетра; остальные четыре фотографии продолжали ту же героическую тематику. «Семь подвигов Геракла», — усмехнулся ученый. Но вдруг настороженно прищурился, силясь что-то разглядеть. Потом встал и медленно прошелся вдоль «галереи», тщательно рассматривая каждый фотопортрет в отдельности. Завершив осмотр, он недоуменно покачал головой и поежился: на всех фото без исключения глаза у Сладунова были кем-то аккуратно выколоты! М-да, это уже не раздавленный комар, случайностью сей зловещий факт не объяснишь.

Горислав Игоревич в глубокой задумчивости закончил обед и поднялся в свою комнату. Но к рукописи, как планировал до разговора со Сладуновым, даже не притронулся.

Вместо этого он открыл гардероб, отыскал в кармане дорожных брюк письмо-инструкцию «Принципала», расправил изрядно помятые листы и внимательно перечитал. Затем набил любимую пенковую трубку и вышел на