В зеркале Фауста - Артур Гедеон

– А что это за техника?

Он вспомнил, что заклеил холст газетой, она должна была смазать масляную краску, ничего не оставить от написанного образа, но он был! А он еще втопил газету рукой получше, покрутил! Как такое могло случиться?

– Именно так я пишу темперой, вначале лессировки, а потом…

– Что значит темперой?

– Это краска, ею пользовались художники всех веков. Часто начинали темперой, а заканчивали маслом. Темпера – водяная краска и сохнет так же быстро, как гуашь. Но весь смысл в ее прочности, в том, что ее уже не разведешь, она превращается буквально в камень.

Вот почему изображение не стерлось – оно запеклось сразу после того, как улеглось на холсте. Газета просто облепила влажную картину, но почти ничего не нарушила. Как же он не догадался просто изрезать холст на куски и выбросить на помойку? Но он так и хотел – проклятая уборщица опередила его!

– А если я написала этот портрет? – спросила Мария.

– Как это?

– Не знаю. Написала и забыла.

– А такое возможно?

– Не знаю! Ты мне скажи, откуда он мог взяться? На портрете изображен ты, Родион.

– А какая подпись? Кто автор?

– Да никакой. Просто кто-то сфотографировал холст, посмотри, прямо на улице, на фоне дома, может, у какой-то мусорки, видишь, край картонного ящика, и выложил в интернете среди других работ. Даже не написал: «продается». Сейчас такого добра в инете пруд пруди. Но у этого фотографа, Ф. Семечкина, куча таких работ. Он какой-то странный коллекционер чужих полотен…

Он хотел вновь обхватить ее голову руками, сжать кольцом, от которого ее мозги закипели бы вновь, и внушить ей то, что ему нужно. На этот раз внушить наверняка. Что изменило бы всю ее жизнь. Он мог бы приказать ей стать счетоводом, флористом, собакозаводчиком, агрономом, сварливым старшим бухгалтером в местном домоуправлении! Но он не мог так поступить, теперь уже не мог. Когда-то – да, его бы даже это развлекло, но не теперь! И не с этой женщиной! Он уже искалечил ее, появившись рядом с ней, но причинить ей большее зло он не имел права. Лучше было бы сдохнуть.

– Давай прогуляемся, – предложил он. – По городу? Или съездим куда-нибудь? Что нам стоит? Кто нам мешает? А по дороге поразмышляем, как такое могло случиться.

– Поразмышляем по дороге? – рассеянно переспросила она. – Хорошо, куда угодно. Только не дома. Не могу здесь быть.

Они быстро собрались и вышли. Он прихватил из бара бутылку коньяка. На всякий пожарный.

– Едем за город, – сказала она.

Он интуитивно понял, что она хочет на Забытое озеро. Стемнело, когда они были за городом. Две стены леса и снежная трасса проложили для них коридор – ни свернуть, ни объехать. А потом слева открылось оно – их «счастливое озеро», как он сам назвал его.

Он поставил машину на том берегу, где старался останавливаться всегда. Летом тут был кемпинг, зимой – снежная гора и веселые компании с крепкими напитками. А внизу – расчищенный доброхотами каток. А сейчас, по ранней весне, озеро обезлюдело, его обходили стороной даже рыбаки.

– Мне показалось, что за нами едут, – сказал он. – Ты не заметила?

– Нет. – Она отрицательно покачала головой.

Что за вопросы? Ей точно было не до того. Но он почти наверняка заметил хвост. Но кто мог их преследовать? Кому они нужны?

– Коньяка хочешь? – спросил он.

– Конечно, – ответила она.

Он достал из сумки бутылку, свинтил крышку, сказал:

– Сейчас достану стаканчики.

– Не надо, – ответила она.

Взяла у него бутылку, приложилась к горлышку и стала пить коньяк большими глотками.

– Эй, эй! – окликнул он ее.

– Что, жалко?

– Тебя жалко, дурочка. Окосеешь.

– Меня тебе жалко? Дурочку жалко?

– Да, а что?

Она приложилась и вновь стала жадно пить.

– Да хватит уже! – рявкнул он, шагнул к ней и вырвал бутылку у нее из рук. – Что за комедию ты играешь?

– Я играю? Так я у нас комедиантка?

– Ну не я же? – Он поставил бутылку на капот машины.

Холодный весенний ветер сильно задувал с озера.

– Скажи мне честно, Родион, я написала этот портрет в те часы, которые якобы спала?

– Что? – не понял он.

Вернее, он понял все, но сделал вид, что она просто поразила его этим предположением.

– Ты слышал меня. Я увидела то, что не должна была увидеть, да? Стоя за мольбертом, когда рисовала тебя?

– О чем ты, милая?

– Милая? Я – милая? Кого я увидела в тебе? Что это была за догадка, что ты лишил меня памяти?

– Я лишил тебя памяти?

– Не повторяй за мной слова – так делают бестолковые нашкодившие школьники! А не взрослые мужчины! Твои руки – это же как две молнии. Ты же сварил мне мозги.

Ярость охватила его:

– Хватит, хватит, хватит!

– Эту фразу ты повторял, когда лишал меня памяти? Да кто так вообще поступает? Кто ты такой?

– Ты знаешь кто.

– Понятия не имею.

Он шагнул к ней, но она шарахнулась от него назад, наступая в глубокий снег.

– Ты сейчас сковырнешься.

– И ладно. Твои руки, – повторяла она, – я уже поняла, что ты можешь ими творить чудеса. Страшные чудеса! – Она отступала назад, а он шел за ней. – Ты же колдун, да? Современный колдун? Экстрасенс? Только дотронешься до человека, и он с копыт? Или просто теряет память?

– Ну хватит уже, Маша, ты пьяна.

– Конечно, пьяна, и слава богу. Со мной такой тебе будет справиться куда сложнее!

– Остановись!

– Не приближайся ко мне! – что есть силы завопила она и, то и дело проваливаясь в снег, бросилась бежать в сторону озера.

Вернее, она уже была на его краю и теперь только продвигалась к середине.

– Там опасно! – крикнул он ей вслед. – Слышишь, Маша?! Опасно!

Он побежал за ней, она как раз обернулась.

– Знаю! Вспомнила! Все знаю! – крикнула она сильно и так яростно, что он остановился. – Знаю, кого увидела, когда рисовала тебя! Ты – не ты! Это – маска! Ты – тот злобный старик, проклятый вампир, готовый уничтожить весь мир потехи ради! Вот кого я увидела! Вот почему ты лишил меня памяти.

– Как видно, не до конца, – громко бросил он.

– Как видно, – кивнула она.

– Пожалел, наверное.

– Наверное.

Он вновь кинулся за ней. И она повернулась и побежала прочь – только бы от него – и опять к середине озера, где наметилось огромное темное пятно – будущая полынья.

Мария