Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

У стойки закашлялся и сплюнул на покрытый грязными следами пол клошар в плешивой и клочковатой мокрой шубе, напоминающий какое-то больное, разбуженное посреди лихорадочной спячки животное. Похоже, он и был источником впечатлившего Птицына зловония.

– Здесь дешево, – пожал плечами Бушер, прикуривая папиросу от вскинутой Птицыным зажигалки и вколачивая порцию раскаленного дыма в руины легких.

– Неужели беглецы не ценят такого специалиста, как ты? – покачал Птицын головой в притворном сочувствии, прежде чем поймал огоньком кончик куда более дорогой, чем у Бушера, папиросы.

– Зато у людоедских прислужников, вижу, оклад достойный, – прищурился в ответ Бушер. Старик буфетчик принес две рюмки кальвадоса. Бушера вновь сотряс приступ кашля, дрожь через локоть передалась хлипкому столику, и сидевший напротив Птицын подхватил рюмки, чтобы не расплескалось содержимое.

– Людоеды, говоришь? Нет, друг мой, вовсе нет… – улыбнулся он, глядя на содержимое рюмок так, будто гадал, не стоило ли все же дать им опрокинуться. Потом уставился в окно, где сквозь потоки дождя виднелся на другой стороне улицы мальчишка-трубочист. Прислонившись к почтовому ящику, он курил, не обращая внимания на дождь и прикрывая рукой тлеющий огрызок сигары. Струи воды стекали с его изможденного лица, протачивая чистые бороздки в покрывавшей его саже.

– Скорее, они как дети, – сказал Птицын, продолжая смотреть в окно. – Дети бывают неумелы. Порой жестоки, да. Людоеды? Ну, тянут иной раз всякую дрянь в рот, не разбирая… Но все-таки мы им все прощаем – ведь за ними будущее, верно? Будущее. Его особенно важно уметь разглядеть таким, как мы с тобой, вечно копающимся в прошлом.

– Я видел твое будущее. В Крыму. Прежде чем сумел бежать, – прошипел Бушер, чувствуя, как огонь, пожирающий истерзанные легкие, словно перекидывается на мысли, опаляя их гневом. Даже терзавший его фантомный холод окопов на миг отступил.

– Те, с кем ты бежал, были не лучше! – рявкнул в ответ Птицын, на миг утратив налет беззаботности и обнажив во взгляде нечто хищное.

– Вне всякого сомнения, – буркнул Бушер. Гнев вмиг сменился страшной усталостью, которую он тащил с собой давным-давно, еще из России, как тяжелый багаж. – Поэтому я и сбежал. Прочь оттуда, из этого пекла. И не разбирал, на чьей лодке плыть. Лишь бы прочь.

– Что ж, – хмыкнул Птицын, вновь нацепивший маску приторного и надменного добродушия. – Полагаю, ты не думал, что захочешь вернуться.

– Вернуться?

Бушер поежился от очередной волны вечно преследующего его холода.

– Да я в окопы и то вернулся бы с большим удовольствием.

– И все же ты вернешься.

– С чего бы это?

– Из-за свитка трибуна.

Бушер фыркнул:

– В шестнадцатом мы выжали из него все, что могли. Остальную часть невозможно прочесть.

Птицын выдержал театральную паузу, а потом наклонился вперед и прошептал:

– Мы сумели.

Все исчезло. Убогая забегаловка, мальчишка-трубочист за окном… Дождь, улица… Париж… Мир… Превратилось в декорации, на фоне которых живыми, настоящими остались только они вдвоем. И свиток с его загадками. Совсем как в те, старые, настоящие времена, когда существование еще не превратилось в уродливую, искалеченную пародию на само себя. Когда что-то еще имело значение. Когда они, вместе с Птицыным и профессором Забелиным, пытались разгадать настоящую, поистине великую тайну.

– К-как? – прокаркал Бушер, уже начинавший перевоплощаться обратно в Мясникова. В горле внезапно пересохло, и он торопливо отхлебнул кальвадос.

– Расскажу по пути на вокзал. Собирайся, – ухмыльнулся Птицын, с явным удовольствием вскочив из-за стола и наконец опрокинув шатавшиеся рюмки. – Мы едем домой.

– Доктор Мясников, я полагаю?

Мягкий вкрадчивый голос вырвал Бушера из созерцания мелькавших за окном тоскливых, мертвых ноябрьских полей. Впрочем, уже скорее не Бушера, а действительно Мясникова – поезд, тащивший его обратно в Россию по истерзанным и опустошенным недавней войной, до сих пор не исцелившимся землям, был словно патефон, крутивший пластинку задом наперед, от конца к изначальному. К молодости. К теплу. К силе, к вдохам полной грудью. К их учебе в Петербурге, и раскопкам в Армении, и находке Забелина, с которой все и началось.

Женщина вошла в купе и устроилась напротив Мясникова. Ее кожа и волосы были такими белыми, а черты настолько строгими и классическими, что она походила на ожившую статую античной богини, сбежавшую из музея, накинув в гардеробе пальто по последней моде.

– Магистр, – махнул рукой Мясников, скользнув по вошедшей взглядом и вновь уставившись в окно. Там как раз проползали обугленные развалины каких-то станционных строений в Сербии – если она, конечно, еще существовала и называлась как прежде. Бескрайние, серо-бурые пустоши, изрезанные линиями траншей и покрытые оспинами воронок, уже почти освободились от снега, лишь кое-где мелькавшего грязными клочьями, но еще не скрылись под травяным покровом и теперь напоминали ужасные раны, открывшиеся во время перевязки.

– Я не успел защитить диссертацию из-за… Ну, вы знаете. К тому же, насколько мне известно, в новой России звания и ученые степени отменены, так что чего уж там. Просто Георгий.

– Елена. А официально – доктор Штерн, Академия истории материальной культуры СССР. Вы правы, звания упразднялись, но в прошлом году советское правительство восстановило ученые степени.

Женщина явно была довольна искоркой удивления, мелькнувшей в глазах Мясникова, пусть он и поморщился при упоминании нового названия дореволюционной Археологической комиссии.

– Георгий, расскажите мне, пожалуйста, о вашей работе с Лавром Петровичем и профессором Забелиным перед войной.

Мясников не сразу вспомнил, что Лавр Петрович – это Птицын.

– А он вам разве не рассказал?

– Мне интересно услышать вашу версию.

– Простите, но зачем вам…

Губы женщины тронула улыбка.

– Скажем так – помимо академии, я представляю еще одно ведомство, которое очень заинтересовано в продолжении и успешном завершении исследований Забелина. И ваших.

Мясников догадывался, о каком ведомстве может идти речь, хотя и не помнил, как именно оно сейчас называлось в большевистской России. Но его это мало интересовало – если они готовы продолжать и обеспечивать поиски, то уже это делает их лучше Императорской археологической комиссии, в свое время зарубившей все изыскания Забелина.

Вздохнув и привычно закашлявшись, Мясников начал рассказывать:

– В 1906 году профессор Санкт-Петербургского университета Михаил Забелин проводил раскопки в окрестностях Арташата, древней армянской столицы, на территории уничтоженной пожаром виллы римского военного трибуна, проживавшего здесь в период владычества Римской империи. Среди прочих находок он обнаружил свиток, часть которого пострадала от огня, но начало все же удалось развернуть и прочесть. Так мы и познакомились – он обратился ко мне за помощью в датировке, определении подлинности и переводе с латыни.

В документе, написанном хозяином виллы, шла речь о неких древних культах, воспоминания о которых во времена римлян еще хранило население