Да родится искра - narsyy

Аммия слышала отзвуки жалобных стонов Крассура, которого невыносимый шум стал буквально корежить. Тело его изгибалось, тряслось. Она тоже ощущала, каким нестерпимым становится звук, но еще держалась. Какая-то сила внутри нее давала отпор.

Храмовница продолжила громче:

— Смилуйся, да узрей нас, червей недостойных! Слышим мы далекий глас твой и трепещем от могущества твоего! Прими дар рабы твоей, прими ее пречистую божью плоть, что откроет границы мироздания!

Не переставая выводить песнь, монахи поднялись. В ночи блеснула сталь. Княжна затрепетала, спину пробрало льдом.

Но не на них с Крассуром были нацелены острия их кинжалов. Храмовники медленно побрели к центру круга, безжалостно полосуя себя по плечам, груди, запястьям, животу и бедрам, а кровь стекала по их рясам на промерзшую землю неровными нитями.

— Одари нас милостью своей, коснись судьбоносным перстом недостойных рабов твоих и развей туман, что скрывает истину! Сломай печати солнцеликого Творца и войди в сей мир! — спокойно и уверенно, без всякого надрыва, чеканила слова богопротивного ритуала Палетта.

Монахи остановились в двух шагах, простерли кинжалы над сокрытыми под капюшонами главами. Палетта коротко кивнула, и служители безропотно перерезали себе глотки, а тела их повалились к ногам Аммии и Крассура.

Жердиника разом выдохнула весь оставшийся в легких воздух. Под ней на снегу разливались темные круги. Кровь обагрила ее платье и сапоги, забрызгала лицо.

Вдруг разом рев умолк, оставив в ушах лишь звон собственного эха. Миг тишины этой был страшнее бури.

Он услышал.

Взгляд его проникает сквозь ткань мироздания, он видит через туман и ночной сумрак. Бесконечные леса, взметающиеся к небесам горные пики, полноводные реки и ледяные пустоши — всякое расстояние ему нипочем. Он видит ее насквозь. Кто он? Скиталец, сошедший со звезд? Нет, нечто иное.

Перед княжной склонилась к земле Палетта. Был возле нее и другой человек, облаченный в какие-то лохмотья. Он совсем не походил на монаха. За ними, в проступающей предрассветной дымке на фоне громадной тучи выступило полным диском невозможное черное солнце, мертвое и маслянистое, что испускало колкие морозные лучи, извивающиеся, будто угри.

Дыхание перехватило от накатившего холода, но в груди в противовес ему распалялся жаркий огонь, как в тот самый раз у штольни. Аммия ощутила, будто что-то подхватывает ее и приподнимает над землей. Сапожки ее уже не касались белого полотнища снега, она парила, чувствуя, как по телу разливается живительное тепло.

Мощный поток силы вдруг выгнул ее спину, перед глазами взорвались тысячи ярких вспышек. В голове помутилось, верх и низ поменялись местами. Кожу словно кололи острые невидимые иголки, но рожденный внутри огонь не давал холоду власти над ней. Она с трудом вдыхала обжигающий воздух.

Ее поднимало все выше. Она была уверена, что огонь защитит ее, однако страхи вновь вернулись.

Кто этот второй?! Откуда он вдруг возник и почему кажется ей столь знакомым?! — звенело в голове Аммии.

Глава 18 - Зима

Сорнец очнулся от теплой дремы и зябко поежился. Во сне он видел Гирфи: вновь вдыхал аромат ее волос, прижимал к себе и что-то шептал, а она отвечала – ее звонкий смех вновь растоплял лед в его груди. Теперь он хорошо знал, что Гирфи простила его черные злодеяния, и от этого на душе делалось легче.

Старкальду хотелось уйти вслед за ней в молочный туман, но Гирфи преградила ему путь и покачала головой. Его время еще не пришло.

Небо щедро сыпало снегом, легким и пушистым. Он покрывал равнину белой периной, таял льдинками на щеках. Это было не то сизое крошево, что нехотя падало на закопченные крыши Черного города и мгновенно обращалось в грязь на улочках. Пришла настоящая метель – первая в этом году, правда, гончих псов Манроя она вряд ли могла отвадить.

Рчар радовался снегу, как ребенок: бросал пригоршни в Старкальда, ловил снежинки языком и натирал им щеки, отчего загорелое лицо его становилось вовсе пунцовым, будто закатное солнце. Он прямо сиял, вдыхая морозный воздух и всматриваясь в побеленную даль.

– На юге такого, небось, нет, – говаривал Старкальд.

– Совсем нет! – откликался колдун. – Твердый дождь не идется, да и жидкий нечасто идется. Рчар много снега раньше не смотрел.

– Да это и не снег. Так – иней! – отмахивался сорнец, а сам надеялся, чтоб пурга поскорее прекратилась.

Сугробы росли, и коням с каждым часом становилось все тяжелее, да и кормить их было почти нечем, ведь колючки и ягель, и те, укрыло до весеннего тепла. Сами кони, выносливые, крепкие и широкогрудые, удивительно быстро привыкли к новым хозяевам и вели себя спокойно. Жаль было их мучить, заставляя днем и ночью, хоть и с малыми передышками, вспахивать снежные заносы. Землянки углежогов они давно проехали. Насколько знал Старкальд, на этой обводной дороге деревенек и даже дворов совсем не осталось – земли эти были худыми, ни рожь, ни овес на них не всходили. До сорнского тракта о кормежке можно было и не мечтать, а к тому времени их животинки совсем лишатся сил.

Южанин почти сразу скинул дружинную куртку и остался в одной рабочей робе, что давно промокла насквозь и липла к телу. Глядя на такое, Старкальд и сам ежился от холода.

– Солнце внутри хорошо греет Рчара, никакой одежды не нужда, – хвалился колдун.

– Все равно надень, в городе на тебя каждый таращиться будет.

Южанин поразмыслил и закивал, вновь напялил на себя куртку. Едва ли не в первый раз Старкальду удалось его в чем-то убедить.

Сорнец никак не мог поверить, что Манрой так просто откажется от погони. Пещерное чудовище Молот упустил, но за дерзкими рабами обязательно должен отправить половину гарнизона с собаками, иначе и червяки и свои перестанут его бояться и уважать. Потому привалы беглецы делали насколько возможно краткими, а лошадей не расседлывали.

Вьюга унялась к рассвету. И хоть ветер перестал донимать, седое солнце ни капельки не грело. За эти два дня они добрались до Большой Кручи – приметного осыпающегося холма, что отсекал половинную черту обводной дороги. Как только выйдут на сорнский тракт, их могут встретить столичные разъезды. Раткаровы сварты его вряд ли помнят, а вот от своих придется до поры скрываться.

В городе его не видали почти два месяца и считали погибшим, он оброс, как медведь перед зимовкой, но все равно в нем рано или поздно признают дюжинного, и тогда поднимется большой переполох. Об