Эхо тьмы - Август Туманов

сложно определить понимает ли она слова старухи. Коридоры задрожали, стены зашевелились, и слизь потекла быстрее, заливая пол, смешиваясь с чёрными маслянистыми лужами. Тени выросли, стали больше и длиннее. Они извивались, как черви в гнилом мясе, а их белые, горящие глаза уставились на Василису, на Лену, на Лизу:

— Ты не остановишь нас… ты станешь нами… ты растворишься…

Василиса сжала правый кулак и ногти вонзились в плоть её ладони. Кровь мелкой струйкой брызнула на пол, смешалась с гнилью. Она знала, что перстень — не просто ключ. Он был голодом, тленом, безысходностью, что разъедал всё, что дышало, что жило, что могло надеяться.

Глава 12: Последний ритуал

Междумирье гнило вокруг Василисы, распадалось в густой и липкий тлен, словно гной, вытекающий из разорванной язвы. Коридоры дышали, чёрные стены, покрытые трещинами и слизью, сочились влагой. Руны, вырезанные в камне, как и прежде горели тусклым зелёным светом и пульсировали, как гниющие вены, и каждый их толчок отдавался в воздухе низким гулом, от которого звенело в ушах.

Василиса стояла на круглой площадке. Дыхание её вырывалось изнутри хрипом и каждый вдох был полон горечи. Рядом с ней мерцал призрак Марины. Её мутные глаза блестели в зелёном свете, а слабый надломленный голос шепнул:

— Они тянут меня… я не могу больше…

Лена стояла в центре, у ямы, чёрной и бесконечной, и её фигура — высокая, стройная — гнила в этом мраке. Перстень на её пальце нестерпимо сиял. Кожа рук трескалась, кровь текла по запястьям и капала на пол, шипела, испаряясь в зелёном свете. Она сжимала голову руками, и крик её — громкий, надрывный — смешивался с криками голосов:

— Я не брошу её… я не отдам её…

Голоса кричали, громче, настойчивее, и крики их были острыми, как иглы, вонзающиеся в виски:

— Ты наша… ты откроешь нас… ты станешь нами…

Василиса знала, что время уходит. Междумирье разъедало всё: её, Лену, Марину,а голоса тянули всех в тлен, в безысходность, что гнила вокруг. Старуха с хрустом в старых костях упала на колени и развязала мешок, высыпав его содержимое на пол: банки с травами, кости, книгу. Пальцы её дрожали, но двигались быстро, точно, как когти зверя, рвущего добычу. Она взяла в руки банки и разбила их о пол, одну за другой, с треском, громким, как ломающееся стекло. Пыль трав, чёрная, серая, бурая, взвилась в воздух, закружилась, как пепел от костра, и её резкий, едкий запах ударил в ноздри, обжёг горло.

Она сгребла птичьи кости и с силой сжала их в ладонях до крови. А после открыла книгу на одной ей известной странице и провела по ней своей окровавленной рукой. Затем взяла нож, лежавший тут же, старый, с ржавым лезвием, поднесла к груди, к сердцу, и резанула глубоко, ровно, через сорочку. Кровь хлынула, горячая и алая, заливая её руки, грудь, пол, и шипение её смешалось с гулом рун, с криками голосов. Она сжала рану, выдавила кровь в ладонь, и начали чертить знаки на полу, резкие, рубленые, как когти, вонзающиеся в плоть.

— Кровь зовёт… кость ломает… тень уходит… — шептала она. - Кровь зовёт… кость ломает… тень уходит… Она взяла скрутки трав и разломала их пальцами. Пыль трав взвилась вверх, а Василиса, не теряя времени, поднесла спичку, чиркнула, и вспыхнул слабый, дрожащий огонёк, осветив её морщинистое лицо, с глубокими тенями. А потом этот огонёк превратился в настоящее разноцветное пламя: синее пламя поднялось с шипением, как кипящая вода, зелёное - с треском, как ломающееся дерево, красное - с гулом, как кровь, текущая по венам. Дым взвился вверх, густой, чёрный, закружился в воздухе, заполняя коридоры, цепляясь за стены, за руны, за тени.

Василиса встала, сжимая нож в руке, подняла руки вверх, и в мрачной пустоте разнёсся её голос:

— Марина… дочь крови моей… отдай себя… закрой дверь…

Марина громко надрывно закричала и крик этот был мокрым, булькающим, как будто её разорвало изнутри. Призрачное тело задрожало, стало тоньше, и дым обволок её, потянув к чёрной и бесконечной яме. Прозрачные и дрожащие руки потянулись к Василисе, а глаза, прежде мутные и пустые, вдруг вспыхнули красным, как кровь перстня. Кожа лопнула, призрачная плоть треснула, и тело разорвалось, как тряпка под когтями. Дым тут же втянул её в яму, с хрустом, громким, как ломающиеся кости, и с криком, растворившимся в голосах:

— Они тянут… я ухожу… прости…

Василиса упала на колени, вцепилась в книгу, и страницы её затрещали под пальцами. Она чертила знаки кровью, резкими, рублеными движениями, а дым сгущался всё больше и больше, пока не стал чёрным и густым, как смола. Огонь вспыхнул ярче, синее пламя поднялось выше, зелёное закружилось вокруг, красное зашипело. Яма задрожала, края её сжались, и тени, длинные, извивающиеся, громко, хрипло закричали, с эхом, от которого стены задрожали:

— Ты не закроешь нас… мы возьмём тебя…

Лена подняла пустой, как вода в заросшем пруду взгляд. Она сжала перстень в кулаке, и её громкий надрывный крик смешался с криками голосов. А потом глаза её вспыхнули, белые, горящие, и из них полезли новые, десятки, сотни, тысячи глаз, чёрных, красных, белых, вылезающих из её плоти, как опарыши из гниющей туши. Лицо девушки разорвалось, кожа повисла клочьями, и глаза покрыли её собой, они шевелились, смотрели, кричали:

— Ты не спасла нас, старая ведьма… мы вечны…

Василиса подняла нож, вонзила его в ладонь, и кровь хлынула струёй, заливая знаки, яму и тени. Она закричала и яма с громким хрустом сжалась. Портал дрогнул, края его заколебались, и тьма сомкнулась с криком, растворившимся в пустоте. Лена исчезла, став тенью с тысячей глаз, а следом за ней затихли и голоса, оставив после себя только тишину, густую, мёртвую, как могила.

Василиса упала на пол, вцепилась в посох, и судорожно, хрипло задышала, пытаясь набрать полную грудь воздуха. Междумирье исчезло, Василиса вновь была в старой, сырой и тёмной часовне.

Глава 13: Рассвет без надежды

Тьма Междумирья растворилась, как дым, унесённый ветром, и Василиса рухнула на пол часовни, словно сломанная кукла, выброшенная в грязь. Серые каменные стены, покрытые мхом и трещинами, сомкнулись вокруг неё, сырые, холодные, с запахом плесени и крови. Пол под ней был усеян пылью, обломками алтаря, и лужами её собственной