Мастерство и Преданность - Malki

Я очнулся ненадолго, чувствуя, как меня несут. Тело болело, руки и ноги словно утратили связь с моим разумом. Всё плыло перед глазами, но я различил чёрные доспехи. Гвардейцы. Их лица скрывали шлемы, а от их шагов земля глухо вибрировала.

— Этот жив? — раздался глухой голос.

— Жив, — ответил другой, крепче сжимая меня за плечи.

Я попытался заговорить, но из горла вырвался только хрип. Голова бессильно свалилась на грудь. Меня волокли, как тряпичную куклу, через разорённую деревню, где теперь царила тишина.

Когда я вновь открыл глаза, меня охватила дрожь. Прямо передо мной возвышался громбул с колбой. Его тело, огромное и уродливое, напоминало монстра из кошмаров. Живот громбула искрился на солнце, толстое стекло колбы переливалось тусклым светом. Внутри двигались люди. Их лица были искажены, а глаза полны ужаса. Некоторые безвольно лежали, словно сломанные куклы.

Я хотел отвести взгляд, но не смог. Громбул зашевелился, издав глубокий утробный звук. Его массивная лапа медленно поднялась и потянулась к собственной пасти.

— Нет… — вырвалось у меня, но голос был едва слышен.

С хриплым рыком громбул открыл пасть. Его когтистая рука залезла внутрь, глубоко, до самого горла. Звук был отвратительным: мокрый, липкий, он смешивался с едва слышными криками из колбы.

И вот громбул вытащил из пасти человека. Это был старик, кожа которого покрылась пятнами, а глаза не выражали ничего. Его тело висело в лапе громбула, как сломанная кукла.

Громбул шумно вдохнул, развернулся и швырнул старика на землю, как мусор. Тот ударился о землю с глухим стуком, не издав ни звука.

Меня затрясло. Я хотел открыть глаза, но не мог. Слабость охватила меня, и всё вокруг начало меркнуть.

Когда я пришёл в себя, я лежал в повозке. Она скрипела при каждом движении, колёса глухо стучали по неровной дороге. Я чувствовал запах сырого дерева, смешанный с запахом пота, страха и чего-то ещё… чего-то химического, горького.

Вокруг меня были люди. Я узнал их лица. Те, кто были в колбе громбула. Они сидели молча, прижавшись друг к другу. Женщина рядом со мной держала на руках ребёнка. Его лицо было бледным, а глаза казались пустыми, как у фарфоровой куклы. Она тихо плакала, но слёзы стекали беззвучно.

Старик, которого вытащил громбул, лежал на полу повозки. Его губы дрожали, но он не мог говорить. Я видел, как его пальцы нервно подрагивают, цепляясь за обломок дерева.

Я сел, опираясь на стены повозки, чувствуя, как в голове всё ещё кружится. Мои руки дрожали, а ноги онемели. Я посмотрел на гвардейцев, что шли рядом с повозкой. Их тёмные доспехи блестели в свете дня, а их лица оставались скрытыми за масками. Они казались бездушными машинами.

— Куда нас везут? — шёпотом спросил я, не ожидая ответа.

Никто не ответил. Никто из пленников даже не поднял головы. Их лица были серыми, как пепел, а глаза смотрели куда-то в пустоту.

Повозка продолжала свой путь, скрипя и раскачиваясь. Я чувствовал, как внутри всё сжимается от ужаса, и пытался вспомнить, как это всё началось.

Первый Дар

Спустя время повозка, скрипя, медленно поднималась на холм. Каждый толчок и тряска отдавались в теле болью, но я не мог не заметить, как изменился воздух. Он стал чище, свежее, с лёгким ароматом трав и цветов. Казалось, даже солнце здесь светило ярче, отражаясь в доспехах гвардейцев, которые двигались рядом с нами.

Я приподнялся, пытаясь заглянуть за края повозки. Вид, который открылся с вершины холма, захватил дух. Под нами простиралось небольшое поле, укрытое мягким ковром зелени. Между высокими травами мелькали бледно-жёлтые цветы, словно разбросанные щедрой рукой. Чуть дальше лес окружал поле, как естественная стена, его густые кроны казались тёмно-зелёным морем. Среди деревьев серебрилась гладь озера, спокойная и неподвижная, как зеркало.

Но на вершине холма царил совсем другой мир. Люди, одетые в богатые одежды, собрались полукругом. Их наряды сверкали в свете солнца: бархат, шёлк, золотые узоры и яркие ленты. Мужчины держались строго и холодно, а женщины, украшенные драгоценностями, переговаривались между собой, бросая взгляды на повозки.

Гвардейцы, стоявшие вдоль дороги, молча наблюдали за происходящим. Их доспехи, покрытые чернью и украшенные волчьими символами, блестели на солнце, но лица оставались скрытыми.

Когда повозка остановилась, нас начали выгружать. Грубые руки схватили меня и поставили на землю. Ноги дрожали, как у новорождённого оленёнка, но я старался не упасть. Остальных пленников тоже вывели из повозки. Женщина, что сидела рядом со мной, обхватила ребёнка, крепче прижимая его к груди, старик всё ещё молчал, его взгляд был пустым.

Нас подвели к длинному деревянному столу, на котором стояли кувшины с водой и корзины с хлебом. Никто не говорил. Только звуки шагов и приглушённые команды гвардейцев разрывали тишину.

— Ешьте, пейте, — коротко бросил один из гвардейцев, указывая на стол.

Я подошёл ближе, чувствуя, как запах свежего хлеба будоражит мой голодный желудок. Мои пальцы дрожали, когда я взял кусок. Хлеб был твёрдым, но казался самой вкусной вещью на свете. Я пил воду, не останавливаясь, пока не закашлялся, и чувствовал, как жидкость растекается по телу, возвращая силы.

Но несмотря на еду, страх не покидал меня. Слишком много людей смотрело на нас. Их лица были высокомерными, их взгляды холодными. Они не видели перед собой людей. Для них мы были чем-то другим.

Солнце поднималось выше, заливая поле тёплым светом, но холод внутри меня становился всё сильнее.

Мужчина подошёл к столу так, словно это был не просто обеденный стол, а поле боя. Его шаги были плавными, почти бесшумными, но тяжёлыми, будто каждый из них нес в себе груз всей деревни. Он выглядел внушительно, как сама судьба, что пришла вынести приговор.

Его тёмный плащ, расшитый золотыми нитями, развевался за спиной, а золотые броши в виде волчьих голов блестели в свете солнца. Лицо его было спокойно, но глаза, эти пронизывающие, хищные глаза, не оставляли никаких иллюзий — он видел больше, чем хотел бы показать.

Когда он остановился у края стола, все звуки будто исчезли. Даже ветер, который ещё мгновение назад играл с листвой деревьев, притих.

— Ешьте, — сказал он, низким и твёрдым голосом, который невозможно было ослушаться.

Люди, сидящие за столом, не осмеливались поднять головы. Они жевали осторожно, словно каждый кусок мог стать для них последним.