Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

– Да не старайся, барин, – сказал призрак. – Только покалечишься. Я это сколько лет наблюдаю.

– Ты что, тоже из их шайки? – Мещеряков послушался, отошел, потирая плечо.

– А я, ваше благородие… – начал старик, но в это мгновение наверху грохнул выстрел. За ним второй.

Ротмистр, не слушая более словоохотливого призрака, кинулся вверх по лестнице.

– Эх, барин… – послышалось вслед. – Поспешать надобно медленно…

Мещеряков прыгал через три ступеньки, опасаясь лишь одного – оступишься, подвернешь ногу и нарубят тебя, как в мясном ряду. Он не знал, причинит ли вред привидению-убийце пуля из «Смит-энд-Вессона».

Зеленоватое свечение стен и потолка только усилилось, что, конечно, облегчало бег, но навевало еще большей жути.

Вот и третий этаж. Взгляд вправо, взгляд влево. Никого!

Неужели выше?

Четвертый этаж был последним. Дальше только чердак…

Заметив движение на лестничном пролете, Мещеряков вскинул револьвер, но вовремя остановился, не выстрелил. Навстречу ему, неуверенно, будто слепая, шла Барбара Руцинская. Шапочку с вуалью она потеряла. Черные локоны упали на глаза. Оружия в ее руках жандарм не разглядел.

Полячка успела сделать три шага по ступенькам, как из стены высунулась длинная когтистая лапа, схватила бомбистку за плечо, дернула. Барбара с размаху ударилась о стену и закричала. Отчаянно, на одной высокой протяжной ноте. Еще удар! Изломанное тело осело на пол, словно груда тряпья.

Воцарилась тишина, которая казалась подозрительной и невзаправдашней. Так не должно быть.

Справа донесся слабый стон.

Держа «Смит-энд-Вессон» наготове, Мещеряков направился туда.

Родион Сальков лежал бездыханный. Пуля вошла ему точно между глаз. Вахмистр Степаныч еще жил, но кровавые пузыри на губах показывали, что пробито легкое и осталось жандарму не много.

– Виноват, вашбродь… – прохрипел он, когда Илья Павлович подбежал и присел рядом. – Не успел. Это она его. А он меня. А я не успел…

– За что она его?

– Сказала: «Ты убил Глеба, иуда!» Вот так вот…

– Значит, Лашкевича он застрелил… – задумчиво проговорил ротмистр и тут же опомнился. – Я перевяжу, Степаныч! Погоди!

Но было поздно. Вахмистр смотрел в потолок остановившимся взглядом.

– Прости, Степаныч… – Мещеряков одним движением закрыл глаза погибшего.

– Идти бы вам отседа, барин, – послышался негромкий, слегка дребезжащий голос. Старик-призрак! Как же можно было забыть о нем?! – Сейчас здесь такая свистопляска начнется, хоть святых выноси… Они-то на кровушку сбегаются.

– На кровушку? – переспросил Илья Павлович. – А как тогда химик…

– И на страх, – добавил призрак. – Он даже сильнее тянет. Пригнись!

Увесистая затрещина неожиданно опровергла досужее мнение, что привидение не может причинять вреда живым людям. Впрочем, мясник это подтвердил еще раньше, просто Мещерякову некогда было разложить по полочкам впечатления. Ротмистр едва не упал лицом в мусор и скорее почувствовал, чем заметил просвистевший над головой тесак. Смягчив прикосновение досок плечом, он перекатился на спину и выстрелил трижды. Пули 38-го калибра проделали три хорошие дырки в измаранном побуревшей кровью фартуке, но не причинили заметного ущерба призраку-убийце. Он снова занес оружие, но отшатнулся от втиснувшегося между ним и жандармом старика в зипуне.

– Беги, барин! Беги! Я придержу его!

Мещеряков снова перекатился, вскочил на ноги и побежал вниз по лестнице. В спину ему били, подгоняя, вопли мясника.

Жандармский ротмистр бывал во всяких переделках. Пару раз разминулся со смертью всего на волосок. Несколько раз ушел от встречи с костлявой благодаря опыту и привычке вначале думать, а лишь потом действовать. Но никогда раньше ему не было так страшно. Какой-то первобытный ужас, который еще иногда называют животным ужасом, гнал его прочь. Если бы окна дома не были забиты горбылем, он попытался бы выпрыгнуть наружу и не важно, с какого этажа приземлишься на мостовую.

К счастью, Илья Павлович привык брать себя в руки как можно быстрее. На этот раз паники хватило ровно на три лестничных пролета. На четвертом он уже дышал ровнее и проверил, сколько патронов осталось в барабане «Смит-энд-Вессона». Что бы там не происходило выше, задачу он выполнил. Группы «Свобода и совесть» больше не существует. Лаборатория пока не обнаружена, но можно провести тщательный обыск здания днем. С обученными для поиска взрывчатки собаками. Главное, выбраться сейчас. И вытащить Пафнутия. О Еремее Тихом ротмистр тоже помнил, но не считал жизнь бывшего семинариста важнее жизни своего подчиненного.

И хорошо бы понять – кто этот старик-призрак, какой властью над остальной злобной нечистью обладает и почему благоволит к правоохранителям в синих мундирах? В простонародье они не пользовались особой любовью, а старик явно не из дворян. Вот еще шарада, которую предстоит разгадать. Но вначале вытащить Пафнутия.

Слабый отсвет прикрытого фонаря ротмистр различил, едва свернул в ту самую анфиладу. Еще через мгновение услыхал бессвязное бормотание Еремея Тихого. Бомбист, по всей видимости, молился, но такой скороговоркой, что половину слов не разобрать. Ну, ничего удивительного. В заброшенном доме стоят такие вопли, хоть святых выноси.

Бормотание Еремея становилось все громче, но никаких других звуков.

Вот и комната той анфилады, где ротмистр оставил помощника сторожить арестованного.

Семинарист-социалист полусидел, привалившись спиной к стене, истово крестился, смотрел в пустой угол и бормотал:

– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.

Мещеряков постоял перед ним. Помахал рукой. Хоть бы что. Крепко зажмурившись, Тихий повторял слова молитвы и ничто не могло его отвлечь.

Покачав головой, стукнул без всякой жалости по больной ноге. Не сильно, но Еремею хватило. Он жалобно ойкнул и открыл глаза.

– Это вы, господин ищейка? – проговорил он, но к удивлению Мещерякова с облегчением.

– Ты кого ждал?

– Тех, чье имя – Легион.

– Однако… Где Пафнутий?

– Нет его, – всхлипнул Еремей.

– Как это – нет?

– Утащила… – одними губами прошептал Тихий и трижды перекрестился.

– Ты что плетешь? – Мещеряков присел на корточки. – Ты умом не тронулся часом?

– Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня… – снова зачастил бомбист. – Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.

– Я сейчас тебе такие «Блаженства» устрою! – зарычал, не выдержав, жандарм. – Изволь отвечать на вопросы! – Выстрелил в стену поверх головы арестованного. Куски штукатурки посыпались на волосы Еремея. – Кто утащил? Куда утащил?

– Бабища, – шепотом ответил Тихий. – Огромная! И вонючая.

– Что ты несешь? Какая бабища?

– Какая, какая… – из стены послышался голос старика-призрака. – Вестимо какая. Митрофановна. – Говорящее привидение медленно высвободилось из плена штукатурки и полуистлевших шпалер. – Тута одна такая…

– Она ему шею сломала… – заикаясь, проговорил Еремей. Губы его тряслись, зубы цокали друг о друга. – Сзади за голову взяла, крутанула. Он даже не ойкнул. А потом за шиворот схватила и утащила.

– Куда? – спросил ротмистр, хотя понимал, что разницы уже никакой.

– Туда! – Бомбист махнул рукой, указывая в темную глубину анфилады.

– А чего она вонючая?

Старик подтолкнул носком сапога кусок штукатурки поближе к Илье Павловичу.

– Круг очерти, барин. Чую – пора! Да поторопись, если хочешь живым остаться!

Мещеряков подхватил белесый угловатый обломок. Подкинул на ладони.

– Поторопись, барин!

«Ну, хуже точно не будет», – подумал жандарм и быстро нарисовал неровный круг, больше похожий на контур огромного блина, испеченного не слишком умелой хозяйкой. Он старался, чтобы линия получалась жирной и без разрывов, ибо хорошо помнил повесть Николая Гоголя о бурсаке Бруте. Эх, был бы Хома сейчас здесь, ему можно было бы сказать: «И ты, Брут!» Но Хому придушила нечисть во главе с Вием, подстрекаемая ведьмой-панночкой. Илье Павловичу очень не хотелось повторить его судьбу, поэтому ротмистр старался. Закончив рисование, он оглядел плод своих трудов и кивнул, оставшись довольным. Старик, похоже, также не отыскал в кривой линии изъяна. Удивительно, но он занял место внутри круга. Видимо, ограничения на привидения налагались исключительно касаемо пересечения черты –