Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

В церкви тоже пусто, однако стены крепки, купол не просел. Думаю, хоть от ветра до утра укроюсь.

Встал перед алтарем, помолился, прощенья испросил да благодарности вознес Господу и всем святым его, что укрыли меня. Вспомнил про огарочек свой и огниво. Зажег свечку, закрепил. Тут и лики святые стали различимы. Потемнели они сильно, да узнать можно. Прямо передо мною – святой Николай, Мир Ликийских чудотворец. Мы ему завсегда, когда в путь отправляемся, наособицу свечки ставим, потому как он странствующих и путешествующих покровитель и заступник. Старики сказывали, что он и сам порою, в юдоль нашу спускается и бродит неузнанный, смотрит, где беда какая случается, чтоб помочь. Не иначе он меня в это село и привел.

И спокойно мне стало, страх прошел, на душе мирно.

Сел я, в тулупчик поплотнее закутался, начал думу думать. А ведь поначалу, от великого перепугу в соображенье не брал: что за село, почему ни души, куда все подевались? А тут вспомнил, что люди рассказывали. Лет за сорок до того пришла на Русь беда злая – моровое поветрие. Народ больше помнил, как Москву чума выкосила, но и волжане от нее крепко пострадали. Петропавловское кладбище в губернском городе видывали? Оно аккурат с тех пор завелось. До того не было кладбищ в наших краях, на церковных погостах усопших хоронили. А как чума принялась свирепствовать, указом Екатерины-матушки велено было покойников за городской заставой хоронить.

Ну, то в городе, а ведь и до деревень и сел проклятая чума дотянулась. Иные и вовсе повымерли. После, как поветрие сгинуло, где-то народ заново отстроился, а были и такие села, что остались позаброшены. Вот я и забрел в такое село. А что звон услышал – так ведь сруб под колоколенкой покосился, а тут еще метель была, ветром ураганным тот сруб колыхнуло, язык о колокол ударился…

И поверьте, детушки, такая меня жалость взяла к здешним жителям. Аж слезы выступили. Без малого полвека минуло, а лежат их косточки в земле сырой, мель сверху снег заметает. И даже если успели их схоронить по-христиански, никто их не поминает, службы по ним не служит.

Встал я на колени и прочел молитву за усопших раб божьих. Закончил, оглянулся и вижу – Потапушка мой тут же. Луна в оконце светит, свечка горит – словно он на поляне золотой. Хотел было его прогнать – пусть церковь и заброшена, а не место в ней зверю, да и остолбенел. Поднялся медвежонок на задни лапы, передни к груди прижимает, да вовсю кланяется. Благодарит, значит. Все, чему его вотще учить старались, сам собой показывает.

Поутру поплутал я немного по лесу и вышел на санный путь. А там и вернулся в Сергиевку.

Все, как на духу, вожаку своему рассказал. Аникита Петрович, меня, знамо дело, высек, да приговаривал:

– Кака-така святочница? Иль тебе не ведомо, дурья башка, что всякая нечисть в лесу спит от Никиты Осеннего до Никиты Весеннего, равно как все гады подземные, да и медведи тож. Медведиху Потапка твой плачем своим разбудил, вот она из берлоги и вылезла!

Насчет прочего он спорить со мной не стал, а пошел к попу нашему с разговором. Оба они чуму ту застали в детские года… так что пошли они по моим следам до села заброшенного, и отпел батюшка усопших честь по чести. Еще меня и похвалил – не зря ты, чадо, туда забрел, верно свыше тебя направляли, колокольным звоном знак подали.

Аникита Петрович же только ворчал – какое там свыше, дурню такому.

А медвежий парад? И верно, я ж про него сказывать собирался. Парад был, как не быть.

На первый день Масленой собрались все вожаки Сергиевки и окрестностей, и медведей своих привели, и было тех медведей общим числом тысяча да двести.

Я вру? Кабы врал, сказал бы полторы тысячи или две, для ровности. А говорю, как было. Вот они встали, и дали им ружья деревянные, с виду, как настоящие. Построились все и пошли парадом по главной улице. А мы, козари, в барабаны бьем, не хуже, чем в полковые. Весь народ на улицы высыпал, дивится.

Как вышли на площадь, исправник вперед вышел да как гаркнет:

– На плечо!

И мишки враз ружья подняли.

А исправник продолжает, другую команду подает:

– На руки!

Хоть какие там руки, лапы же, а медведи ружья перехватили, вперед наставили, как перед боем, еще миг – и на неприятеля кинутся, любо-дорого глядеть. Колонель, что позади исправника стоял, аж с лица взбледнул и дернулся. Михайле хозяйскому то не понравилось, он как рыкнет на него! Порвать бы не порвал, Аникита Петрович враз бы его больницу ухватил, но колонель про то не знал. И прочь пустился, а бабы наши глядят на то и хохочут. Исправник тож доволен – заклад выиграл.

А про то, воевал ли тот медвежий полк взаправду, и с кем, в другой раз расскажу.

Ну, что далее было… черный год закончился, победили наши Бонапартия, город Париж на штык взяли, государя Александра царем над царями поставили. Тут-то пленных всех и отпустили без выкупа. Иные вовсе из наших краев не уехали. Кто в повара пошел, кто в учителя, кто торговлишку завел. Обженились все, детей наплодили. Я тех детей после в Итиль-городе встречал, а теперь уж и внуков. От природных жителей ничем не отличишь, разве что волос и глаз потемнее. Да кого там чернявыми удивишь? Туда на ярмонку каждый год китайцы с персиянами ездят, а про цыган таборных и татар на заработках и речи нет.

Но большей частию они, конечно, в родные края подались. И давай там всем сказывать – мы-де, самые храбрые, самые великие, а что побили нас, так не виноватые нисколько, на нас медведей злобных натравили, потому как в той России медведи везде! Прям так и по улицам ходят, и в войско под ружье их ставят вместе с рекрутами. Такой-де в тех краях обычай. Каково нам, среди такого невежества, воевать, никакой мочи нет! А им и верят.

А я с тех пор так и хожу вместе с Потапушкой, веселю честной народ…

Что, Ермолай Васильич, говоришь, не живут медведи столько? Оно и правда, другие не живут. А как пойду я медведя кормить, да детишки за мной увяжутся, так и ты не поленись, да на ухо его взгляни. Оно, конечно, срослось давно, но след от когтя чудищи остался, так, что сквозь шерсть видать.

Вот так-то.

Примечания:

Щепной товар – изделия из дерева. Торговля щепным товаром была в Заволжье нередким занятием состоятельных крестьян.

Таусень (Авсень) – в Средней России то же, что и колядки на юге; таусить – колядовать.

Бить баклуши – резать заготовки для деревянных ложек. Это ремесло было самым легким, того, кто занимался только им, считали лентяем.

Львиный день – память св. Льва (18 февраля по старому стилю). В народе имя «Лев» понимали буквально, считалось, что в этот день царь зверей отмечает свои именины и дает хищникам полную свободу.

Владислав Русанов

Холодный дом

Этот дом стоял на Екатерининском канале с начала царствования Николая Павловича. Был ли он построен немного раньше восстания декабристов или чуть позже, история умалчивает. Известно лишь то, что первоначально владел им некий купец первой гильдии, но продал фабриканту с труднопроизносимой голландской фамилией. Дважды в доме случался пожар. После второго раза, а случилось это приблизительно через месяц после Бракосочетания великой княгини Марии Николаевны с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским, его перестроили, добавив самый верхний этаж. Неизвестно, что стало тому причиной, но к концу царствования Александра Освободителя он уже лет десять стоял пустым. Совсем пустым. Была какая причина, из-за которой даже бродяги обходили его стороной. Там опасались ночевать бездомные. Да что там бездомные… По утверждению дворников из соседних домов, собаки с кошками не слишком его жаловали, обходили десятой верстой. И все же нашлись люди, которые зимней ночью потревожили мертвый покой старого заброшенного дома.

Подняв воротники и пониже надвинув шапки, к черному ходу подошли трое.

Стояла темная и стылая петербургская ночь. Ветер