Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

Пелагея выдохнула и поклонилась.

– Спасибо, батюшка. Я прошу вас к столу!

– Не стоит. Тебе и так кормить нуждающихся. А я в городе поем.

На том и откланялся.

Пелагея смотрела ему вслед, прижимала к себе Анну, а пальцы ее рвали в клочья письмо из Петербурга, из коего следовало, что в отсутствие супруга она, грязная мазилка, устроила в родовом поместье едва ли не притон, разбазарила впустую имущество, а потому не вправе больше воспитывать детей и должна немедля отправить их в столицу к бабушке и деду.

«Управляющий удравший, небось, нажаловался, а прочее сами додумали», – решила Пелагея и пошла с детьми в дом.

Декабрь, 1812 год. Пелагея

К декабрю люди разъехались, снова свободно стало в поместье. В числе последних уехал Николай Федотович, который больше всех ее поддерживал и помогал. Не хотел оставлять ее одну с детьми в трудное время, но, говорил, отец в Гжатске старый да сестренка совсем юная. За них тоже страшно. Пелагея попросила разузнать дома о судьбе пленных и письмо ей написать.

От Александра Николаевича и Елизаветы Семеновны вестей больше не было. Помощи они, как и ожидалось, никакой не оказали, но и гневных писем с обвинениями и требованиями больше не слали.

Пелагея же продала за бесценок заячий полушубок и одну лошадь, чтобы накормить детей да заплатить хоть малую часть банковской ссуды.

Правда, приехав в конце ноября в банк в Москву, обнаружила вдруг, что ссуда ее погашена. А кем – не сказали. Неужто господа Стрельницкие все же прислушались к совету синеглазого священника? Больше вроде как и некому заплатить по ее счетам… Так думала Пелагея и ошибалась.

В первый зимний день пожаловал к ней в гости князь Игнат Альбинский. С самого утра прибыл – она едва успела платье надеть, золотистое, с длинным рукавом. С трудом признала гостя Пелагея. Шесть лет прошло с их последней встречи, а кажется – целая жизнь.

Князь раздобрел. Узкий сюртук едва сходится на животе, блестящие медные пуговицы того и гляди разлетятся в разные стороны, синий шейный платок, казалось, сейчас удушит хозяина, но черные глаза смотрели все так же нахально. В руках гость держал шляпу. Завидев Пелагею, он слегка поклонился.

– Выкупил, – говорит, – я долг ваш, любезная Пелагея Дмитриевна. Теперь вы мне должны, – и усмехается, как кот, сметаны объевшийся.

Молчит Пелагея. Уже видит, что не к добру приведет разговор этот, но молчит, ждет, что дальше будет.

Не дождавшись ответа, чуть погасил Игнат улыбку. Заговорил снова.

– Княжна Дарья, сестрица моя, предлагала вам этот долг полностью простить, еще и сверх того денег дать, лишь бы вы уехали куда подальше. Но я, – он неожиданно ухватил ее за талию, – не хочу, чтобы вы уезжали.

– Вы забываетесь, князь, – Пелагея резко отстранилась, вскинула голову. – Я замужняя женщина, а вы – женатый человек. В некотором роде мы даже родственники с вами.

– Да бросьте, любезная моя Пелагея Дмитриевна. Нашего несчастного Евсея давно склевали вороны. А до моей семейной жизни вам дела не должно быть. Я, знаете ли, не привык получать отказы от женщин, – глаза его жадно сверкнули. – Вас же забыть не могу с первой нашей встречи в Евсеевом лесу. Как хороши были вы в мужском костюме! Впрочем, – он окинул ее взглядом, подступая, – в женском еще прекраснее.

– Покиньте мой дом, князь Альбинский, – Пелагея отшатнулась, ударившись спиною в дубовый сервант.

Звякнули чашки с блюдцами.

– Подумайте, любезная Пелагея Дмитриевна. Разве я хуже вам сделаю? Останетесь при детях, при своем имении, при красках своих с холстами. И всего-то надо в ответ – отвечать мне ласкою. Времени подумать даю до Рождества. Либо вы примете предложение, либо извольте покинуть мое имение. Денег, чтобы выкупить его, у вас все равно нет. И ссуду вам больше никто не даст, поскольку закладывать вам нечего – я-то знаю. И Евсеева семья вас никогда не примет. Разве что – детей отберет.

– Убирайтесь, – прошептала Пелагея.

День рождения маленькой Анюты отметили с подарками, запеченною уткой и даже апельсинами. Почти все деньги потратила Пелагея, чтобы дочке праздник устроить. А затем отправила Анну с Матвеем в Петербург, к бабушке с дедом.

После чего оформила вольную грамоту для Варвары и кучера своего. Выдала каждому по двадцать рублей, отдельно отложенных.

Помолилась о детях и о Евсее. Долго гуляла по зимнему стылому лесу, вспоминала, как катались здесь с Евсеем на лошадях, как собирали вон там землянику, как лежали на полянке на солнышке…

А когда стемнело, отправилась к озеру.

– Господи, прости мою душу грешную, – прошептала Пелагея и опустилась на колени на краю пригорка, за которым сразу обрыв и озеро. Вдохнула вечернюю свежесть.

Посмотрела вниз. Белые льдины на черной воде… Как любила она писать здесь картины – и с озера, и детей портреты.

– Господи, прости… – повторила Пелагея и наклонилась к воде.

И вдруг – неистовым жаром полыхнуло от студеной декабрьской воды. Увидела она огонь в очаге, Евсея на кровати – раненого, бледного, но живого, с тарелкой похлебки в руках.

Обернулся он от тарелки и точно в глаза ей посмотрел. В самую душу заглянул. Так, словно рядом стоял. Словно исчезло и озеро, и пригорок, и декабрьская оттепель, а оказалась она в избе незнакомой, рядом с супругом любимым. Живым-живехоньким.

Отшатнулась Пелагея от края… Попыталась отшатнуться, да закружилась голова, помутнело в глазах, и упала бы все-таки в озеро, если бы не подхватили сзади чьи-то руки.

– Варька, – выдохнула она, приходя в себя и глядя на рыжие кудри. – Ты что здесь делаешь? Ты же должна была еще вчера уйти. Я же тебе вольную…

– Да я с этой вольной теперь тем более подле вас останусь, барыня. Куда же я пойду? Вы же мне, как мать.

– Ох, Варька, – Пелагея поднялась на ноги. – Мне тебе платить нечем. Да и имение не мое больше.

– Что же вы такое, удумали, а? – суетилась вокруг нее Варька, не слушая. – Как же вы такой грех решились на душу взять?

– Не бойся, – устало ответила Пелагея. – Не стану я прыгать. Евсей жив, теперь я в этом уверена. Только как мне дождаться его, где? К брату напрошусь, в отцовский дом, авось не откажет, хоть у него у самого мал мала меньше. Но тебя не смогу с собой взять. А здесь с этим нелюдем оставаться тебе тоже не стоит. Уходи.

– Вам письмо пришло, барыня. Я его прямо на почтовой станции и забрала сегодня. Принесла вам, а вас нет. Ждала-ждала, пока не стемнело, потом искать вас пошла. И не зря, как вижу.

– Что за письмо? – равнодушно спросила Пелагея.

– От господ из Петербурга. Вот, держите.

– А почему вскрытое?

– Откуда мне знать? Я не читала, – сказала Варька и покраснела.

Только вздохнула в ответ Пелагея.

Развернула письмо и стала читать, разбирая буквы в сумерках. Раз прочла, второй, глазам не веря. Писал батюшка Евсея, Александр Николаевич. Сообщал, что прознал о нечестивых делах князя Игната Альбинского и дела эти пресек. Поскольку денег у князя и его семьи отродясь не водилось, то выходит, что и ссуда Пелагеина выкуплена на средства, выданные Александром Николаевичем. И поскольку не пожелал князь остаться без дальнейших выдач, да еще и без жены с детьми, пришлось ему отказаться от всех притязаний на имение Пелагеи. И на ее саму.

Без сил опустилась Пелагея на холодную землю, смеясь и плача одновременно. Еле-еле подняла ее Варвара на ноги и довела наконец до дому.

– И откуда же он прознал обо всем, а? – покосилась она на девицу, когда зашли в гостиную.

– Вы бы разделись и легли под одеяло, барыня. А я вам чаю принесу горячего. И поесть чего. А то ведь совсем замерзли, – только и ответила Варвара.

Декабрь, 1812 год. Евсей

Евсей сидел у огня, держа в руках миску с гороховой похлебкой.

Дочка хозяина, приютившего его, спрашивала, желает ли он еще хлеба?

Повернулся к ней, чтобы ответить, Евсей и замер. Вдруг пропала изба, пропал очаг и золотокосая юная девица. Возникло перед ним родное озеро и Пелагея на берегу, почему-то на коленях в грязи, у самого края. Повернулась и в глаза взглянула. А у самой во взгляде такая тоска…

И спрашивает она вдруг чужим незнакомым голосом:

– Что ты так смотришь странно? Нехорошо тебе?