Повести и рассказы - Джо Хилл

— Ладно, хватит об этом! — сказал Галлахер. Взял Хейеса за руку, смерил меня сердитым взглядом. — Какого хрена вообще? Приперся тут какой-то и портит нам игру!

— Мистер Дэвис тоже потерял близких, — очень мягко ответил Ральф Таннер. — Он просто хочет поступать правильно. И он столкнулся с тем, что Лорен понимает лучше всех нас.

Так я впервые точно понял, что Ральф знает о моих родителях. Скорее всего, знал с самого начала. Я ведь уже говорил: Кингсворд — город не маленький, но и не такой большой, чтобы в нем легко было хранить секреты.

— Я написал письмо, — медленно заговорил Хейес. — Подготовился на совесть. Раздобыл марки разных лет: от начала шестидесятых до середины восьмидесятых, ну и все годы между ними. Никогда ведь не знаешь, откуда придут Запоздалые. И вот однажды входит женщина. Красотка такая: грудастая, рыжая. Но в костюме и в очках — и по лицу видно, что стерва. Этакая, знаете, строгая госпожа. Из правых, это уж точно! Галлахер, ты бы ее только видел — тебя бы удар хватил! Богом клянусь, ты бы ее захотел еще сильнее, чем импичмента Клинтона! Ну вот, разговорились мы, и вдруг она спрашивает: как-то там эти еврейские спортсмены в Мюнхене, неужели террористы их убьют? Тут-то я и сообразил: из этих она. Из Запоздалых. Искала юридический триллер. Я ей вручил тогдашний последний бестселлер Скотта Туроу. А потом попросил отправить письмо. Она посмотрела на конверт, засмеялась и стала тереть глаза. Ну я просто сунул конверт ей в книжку. Ладно. Возвращаюсь в свое время. А она в свое. В ее времени, в семьдесят втором, она работала помощницей адвоката, завела роман с коллегой, об этом узнал ее бывший муж, пришел к ним в офис и пристрелил обоих. А в моем времени Энди Соммерс по-прежнему лежал в хосписе, весил сорок килограммов и весь почернел. Саркома Капоши. Я не мог понять, что пошло не так. Попробовал с ним поговорить. Спросил, не получал ли он в десять лет письмо от незнакомца — и вдруг он стал белее своей простыни. Да, говорит, получал. Начал читать, прочел, что окажусь геем, порвал письмо и выкинул. А потом блевал еще несколько дней. Не только от того, что прочел, но и от самого письма. Написано оно было как-то чудно: буквы расплывались, слова прыгали. Позже, уже взрослым, он решил, что все это ему просто привиделось. Изобрел такую теорию: его подсознание, мол, пыталось как-то до него донести, что он гей, примирить его с этой мыслью, вот и преподнесло ему воображаемое письмо. Да, говорит, про болезнь там тоже что-то было. Только он решил, что это в нем говорит чувство вины. Чего-чего, а этого чувства у него в юности хватало! Вот так. И ничего я не смог изменить, — закончил Хейес.

В его налитых кровью глазах блестели слезы.

Я понял, что и Ральф, и Галлахер эту историю уже слышали. Понял по тому, как внимательно Ральф разглядывал свои карты и с какой нескрываемой ненавистью смотрел на меня Галлахер. Признаюсь, меня порадовала эта ненависть, порожденная болью за друга.

— Ну что? — сказал Галлахер. — Получил, что хотел? Теперь вали.

— Жаль, что вы не смогли ему помочь, — проговорил я.

— Нет, — ответил Ральф, — он все же ему помог.

— Вот уж не знаю чем! — проворчал Хейес.

— И все же помог, — повторил Ральф. — Ты сказал, что в юности Эндрю страдал от чувства вины. То самое чувство, от которого молодые люди порой сводят счеты с жизнью. Даже сейчас подростки-геи нередко кончают с собой, — а тогда такое случалось гораздо чаще. Но твое письмо стало для него доказательством, что кому-то в будущем он станет нужен и дорог. Ты не смог предотвратить заражение смертельной болезнью, — но дал ему причину и силы жить. — Он снова опустил взгляд на свои карты, но добавил: — Или вспомни историю с Гарри Поттером! По-моему, из нее вполне ясно, что ты, Лорен, действительно творил добро.

— Не знаю, какое уж там добро! — ворчливо повторил Хейес.

— А что за история с Гарри Поттером? — спросил я, хотя, кажется, уже догадывался.

Лорен Хейес посмотрел долгим задумчивым взглядом на Терри Галлахера, затем опустил голову и снова начал рассказ:

— Это случилось в две тысячи девятом. Последний год, когда я водил библиобус. В то время по понедельникам я заезжал в больницу. Порой — когда им бывало получше — к нам заходили детишки из ракового отделения. И вот входит однажды девчушка в такой, знаете, шляпе маскарадной, как у волшебников, — и прямо дрожит от ярости. «Как же так? — говорит. — Как же так? Эта мерзкая Роулинг оборвала свою мерзкую книгу на самом интересном месте! А я скоро умру — и так не узнаю, чем же все закончится!» И швыряет мне на стол книгу про Гарри Поттера, предпоследнюю. Тут-то я все и понял. В моем времени последний «Поттер» уже вышел, у нее — еще нет. Она хотела волшебства. И я подарил ей волшебство.

— Эта девочка прочла заключительную книгу в серии раньше, чем Роулинг ее написала, — подняв бровь, закончил Ральф. — Когда она скончалась, кто-то из родных позаботился о том, чтобы вернуть библиотечные книги. «Гарри Поттер и Дары Смерти»: я сразу ее заметил, ведь в нашем времени ее еще не было. И изъял из обращения. Но перед этим, конечно, прочитал сам. Может, я и чересчур осторожен иногда — но все же не настолько, чтобы не заглянуть заранее в конец и не узнать, чем кончит Снейп!

— А вы что скажете? — обратился я к Терри Галлахеру. — Вы ведь уже слышали все эти безумные истории, верно? И что же? Верите им?

Галлахер глянул на меня как-то странно. Уже не с ненавистью, даже не мрачно — скорее устало.

— А как вы думаете, кто вернул «Дары Смерти» в библиотеку? Дочка моя после смерти внучки совсем расклеилась. Пришлось мне. Сэм очень любила эти книжки. — Он помолчал, дернул себя за густой седой ус и добавил: — Эту, последнюю, читал ей я. Она так ослабела, что уже и книгу в руках держать не могла. И, знаете, мне тоже было невтерпеж узнать, чем там дело кончится.

— Я много лет об этом думаю, — снова заговорил Хейес. — Все пытаюсь понять. Вот что мы знаем: люди, которые приходят в библиобус из других эпох, приходят потому, что чего-то очень хотят. Желание