Тайна хрустальной вазы - Shuts-Balcevich Sonsaku

— «Хроники Спящего Левиафана: Песнь Голода и Вечности». — Он погладил переплет, словно любимое дитя. — Редчайший экземпляр. Ваш друг… проявил необыкновенный вкус. — Он бросил взгляд на бледное лицо Сержа, и в его ледяных глазах вспыхнул голодный блеск. — И необыкновенно питательную душу. Его жертва… восхитительна.

— СЕРЖ! — Кларисс рванулась вперед, забыв про страх, ее целительский инстинкт сильнее ужаса. Люсиль вскрикнула, инстинктивно потянувшись к иллюзиям, но ее пальцы лишь беспомощно сжали воздух — магия была скована кандалами. Марк же… Марк взорвался. Его страх сменился яростью, чистой и животной. Он сжал кулаки, и вокруг них, несмотря на кандалы, начал клубиться сгусток дикой, необузданной энергии боевой магии — красноватый, как его ярость, трещащий искрами.

— Отпусти его, костлявая тварь! — проревел он, замахиваясь для удара, который мог бы снести голову и обычному человеку, и, возможно, не только.

Хранитель даже не взглянул в его сторону. Он лишь слегка шевельнул пальцем. Изумруд на браслете Марка вспыхнул ослепительно. Из черного обсидиана ударил сноп молний — не электрических, а тьмы, сгущенной до невероятной плотности, холодной и прожигающей до костей. Марк согнулся пополам с хриплым, бессловесным воплем боли. Его сгусток энергии погас, как свеча на ветру. Он рухнул на колени, трясясь всем телом, на губах выступила пена.

Кларисс и Люсиль застыли. Весь их мир сузился до этой точки: до лежащего без сознания Сержа, до корчащегося от боли Марка, до невозмутимого Хранителя со светящейся книгой в руках и хищно ухмыляющегося Кандальщика. Инстинктивно, дрожа от ужаса, они прижались друг к другу и к согбенной фигуре Марка, образуя жалкий, дрожащий островок посреди этого светлого, ненасытного ада. Их кандалы горели тусклым, предупреждающим багрянцем. Они были в ловушке. Совершенно беззащитные.

И только сейчас, сквозь накатившую волну паники, Кларисс прошептала, озираясь дикими глазами:

— Агата…? Где Агата?!

Между бесконечных рядов книг, поглощающих свет и жизнь, не было ни души. Даже следов. Только тишина библиотеки, внезапно ставшая гулкой и угрожающей, да безразличный взгляд Хранителя, уже скользящий по ним, как по следующей странице в меню.

Глава 3. Тьма за пеленой искр

Библиотека дышала. Не метафорой — тяжелыми, влажными вздохами, поднимавшимися из-под синего ковра с причудливым узором, который теперь казался сплетением застывших вен. Золотой свет, лившийся будто из самих стен, не согревал. Он был ненасытным, выхватывая из полумрака позолоченные корешки фолиантов и мертвенную бледность лиц читателей. Воздух, густой от запаха старой бумаги, воска и той сладковатой гнили, что пряталась за ладаном, обволакивал горло, как похоронный саван. Хрип стариков за соседними столами — звук легких, наполненных пылью веков. Каждый шорох страницы отдавался эхом в бесконечных проходах между стеллажами — темных, как звериные норы, уходящих вглубь, где свет мерк, а тени сгущались в нечто осязаемое и недоброе.

Кандальщик двигался как тень, размазанная по стеллажам. Костлявые пальцы сжимали запястья студентов с силой кузнечных тисков. Обсидиановые браслеты зашипели, как прикосновение холодной, мёртвой звезды, впиваясь в кожу ледяными зубцами.

— За парты. Сейчас же, — голос скрипел, как несмазанная дверь склепа, шелковистая пыль на полу — пепел исчезнувших миров.

Кларисс вскрикнула, когда ее бросили на резной дубовый стул. Запахло воском, пылью и… сладковатой гнилью, будто под коврами гнили забытые цветы. Люсиль ударилась коленом о столешницу, покрытую царапинами от чьих-то отчаянных ногтей. Марка волокли, как мешок — он бился в немой ярости, кровь сочилась из губ, пытаясь заглушить боль от темных молний.

— Не дергайся, Уголёк, — проскрежетал Кандальщик с насмешкой, пристегивая его наручники к железному кольцу на столе. Звон цепей слился с тиканьем невидимых часов. — Читайте. Громко, — прошипел Хранитель. Тень, неестественно длинная, лизнула белый пол, книги с грохотом упали из воздуха на стол перед учениками.

Первые строчки рождали чудовищную красоту. Над Кларисс поплыли миражные сады: яблони в цвету, фонтаны из жидкого света, поющие птицы из радужной дымки. Но с каждым словом сады темнели. Шелест страниц — как крылья пойманных мотыльков. Лепестки вяли, падая черными пятнами на страницы, а из книги тянулись невидимые щупальца, высасывая румянец с ее щек. Она читала о целебных травах, а чувствовала, как увядает сама.

Шершавость древних страниц — словно кожа неведомых существ. Серж погрузился в текст с мрачным азартом ученого на краю пропасти. Его мир за спиной был абстракцией: геометрические фигуры, пожирающие друг друга, формулы, вспыхивающие кровавым светом. Тиканье часов — не механическое, а влажное, будто капает кровь в пустоту. Но его пальцы чертили невидимые знаки на столе Он чувствовал, как энергия течет через браслет в книгу, как петли магической сети сжимаются вокруг них. Система замкнута. Источник — читающий. Проводник — текст. Приемник… где-то вне.

Марк скрипел зубами:

— При…принципы… рун…ной… — он выжимал из себя слова, как яд.

Его книга — «Гнев Камня» — оставалась мертвой. Миражи за спиной рвались, как грязные тряпки: обломки скал, клубы пыли.

— ГРОМЧЕ! — Кандальщик ударил его плетью из сгустка мрака.

Марк взвыл. Изумруд на его браслете вспыхнул, и в миржи ворвался яростный вихрь. Осколки скал полетели в демона!

— Нахал! — Взбешенный Кандальщик вновь ударил молнией. Марк сник, без сознания, голова упала на холодные буквы.

— МАРК! — Люсиль рванулась к нему, но цепи впились в запястья. Ее собственный мираж — бальный зал с хрустальными люстрами — погас, не успев расцвести. По щекам текли слезы. "Он всего лишь хотел защитить нас…"

Дверь в глубине зала распахнулась с грохотом. Кандальщик вволок Агату за ворот. Она была в пыли, очки треснули, платье порвано у плеча. Но в серых глазах горел холодный, взрослый огонь. Хранитель поймал ее за подбородок:

— А мы думали, ты удрала, пташка?

— Птицы не бегают по библиотекам, — парировала Агата, вытирая кровь с губ.

Ее приковали к последнему столу. Книгу открыли на странице с изображением зубастого колодца.

— Читай. Или… — Кандальщик провел лезвием по ее ладони. Алая полоса выступила на белой коже.

Агата сжала зубы, сидела прямо. Несмотря на пыль на щеках, треснувшие очки, дышала ровно. Ее серые глаза, лишенные обычной дымки загадочности, были ясны и холодны, как лезвие. Осматривала зал не как жертва, а как стратег, оценивающий поле боя. Пальцы, сжатые в кулаки, не дрожали. Странно спокойна, подумала