Полное собрание историй о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

Перед антикваром стояла задача выяснить нынешнее местонахождение витражей из церкви упраздненного аббатства в Штайнфельде. Вскоре после революции многие витражи из распущенных немецких и бельгийских обителей были переправлены в нашу страну и теперь украшают наши приходские церкви, соборы и домашние часовни. Штайнфельдское аббатство стало одним из крупнейших подневольных жертвователей в нашу сокровищницу произведений искусства (здесь я цитирую несколько тяжеловесное предисловие к книге, написанной нашим антикваром), и бо́льшую часть витражей из этой обители нетрудно опознать либо по многочисленным надписям, в которых она упоминается, либо по образам оконных росписей, в которых легко угадывается ряд хорошо известных сюжетов или повествовательных циклов.

Пассаж, с которого начинается моя история, породил в голове у антиквара еще одну цепочку ассоциаций. В одной домашней часовне – где именно, не важно – он как-то раз видел три большие фигуры, каждая из которых занимала целую створку окна, и все три были, безусловно, написаны одним художником. Стиль исполнения ясно говорил о том, что художник – немец, живший в XVI веке; однако до сего момента определить место их создания никому не удавалось. На них были изображены – вас, полагаю, это не удивит? – Job Patriarcha, Johannes Evangelista, Zacharias Prophena[25], причем каждый держал в руке книгу или свиток с начертанными на них фразами из их писаний. Антиквар, разумеется, подметил эту деталь, и его поразили странные отличия этих надписей от всех известных ему текстов Вульгаты. Так, на свитке в руках Иова значилось: «Auro est locus in quo absconditur»[26] (вместо «conflatur»)[27]; на книге в руке у Иоанна: «Habent in vestimentis suis scripturam quam nemo novit»[28] (вместо «in vestimento scriptum»[29], часть слов взята из другого стиха), и только на свитке Захарии был помещен неискаженный текст: «Super lapidem unum septem oculi sunt»[30].

Изыскатель наш в свое время не на шутку озадачился вопросом, почему эти три персонажа оказались помещены вместе в одном окне. Между ним не было никакой связи – ни исторической, ни символической, ни доктринальной, и ему оставалось лишь предположить, что раньше они составляли часть обширной галереи пророков и апостолов, располагавшихся, скажем, в окнах клеристория какого-то большого храма. Объяснение сыскалось на страницах «Sertum»: выяснилось, что имена персонажей с витража, находящегося ныне в часовне лорда Д***, непрестанно поминались настоятелем Штайнфельдской обители Томасом фон Эшенхаузеном и что именно он установил, году примерно в 1520-м, витражное окно в южном приделе своей церкви. Сам собой напрашивался логичный вывод, что эти три фигуры – часть отделки, выполненной некогда по распоряжению аббата Томаса; однако подтвердить или опровергнуть его можно было, только изучив витраж еще раз, более скрупулезно. А поскольку свободного времени у мистера Сомертона было в избытке, он недолго думая отправился в паломничество к названной домашней часовне. Его догадка полностью подтвердилась. По стилю и технике исполнения витраж полностью соответствовал предполагаемому времени и месту, вдобавок в другом окне часовни Сомертон увидел витражное стекло, приобретенное, как ему сообщили, вместе с первым, – и на нем красовался герб аббата Томаса фон Эшенхаузена.

В ходе своих изысканий мистер Сомертон то и дело мысленно возвращался к слухам о спрятанном сокровище и чем дольше думал, тем сильнее убеждался: если в загадочном ответе аббата и скрыт какой-либо смысл, он так или иначе связан с изображениями на витражном окне его церкви. Более того, было совершенно очевидно, что первый из трех причудливых текстов на свитках содержит намек на тайный клад.

Мистер Сомертон с исключительным тщанием записал все приметы, которые могли пролить свет на загадку, несомненно оставленную аббатом будущим поколениям, и, вернувшись к себе в поместье в Беркшире, сжег в полуночные часы не одну пинту масла, корпя над схемами и рисунками. Минуло две-три недели, и наконец настал день, когда мистер Сомертон наказал своему слуге уложить вещи, свои и хозяйские, с тем чтобы отправиться в короткую поездку за границу, – куда мы за ними пока не последуем.

2

Осеннее утро выдалось погожим, и мистер Грегори, настоятель прихода Парсбери, надумал прогуляться перед завтраком до самых ворот, от которых начиналась подъездная дорожка, – встретить почтальона и подышать свежим воздухом. Оба его намерения удались. Он еще не успел ответить на добрый десяток самых разных вопросов, заданных его простодушными юными отпрысками, которые вышли с ним за компанию, как завидел почтальона; среди утренней корреспонденции настоятеля оказалось письмо с иностранной маркой и штемпелем (за право обладать этой маркой юные Грегори тут же вступили в жаркую перепалку), адрес же был написан рукой человека малограмотного, но, вне всяких сомнений, англичанина.

Вскрыв письмо и первым делом глянув на подпись, настоятель выяснил, что отправитель – доверенный слуга его друга и лендлорда Парсбери мистера Сомертона. Вот что он прочитал:

«Поштенный Сэр, пишу потому как очень мне беспокойно за Хозяина и Вас сэр прошу милостью вмешатся. Хозяину случилось Ужасное Потресение и он после того слегши. Я таким его не разу еще не видал но чему тут удевлятся и помочь некому кроме Вас Сэр. Хозяин велит поминуть что короче всего к нам ехать до Кобблинса а там двухколкой. Старался все разыснить понятно но я сам весь в растройстве потому неврничаю и ночей не сплю. Умоляю Сэр дайте мне такое щастье увидать Чесное Британское Лицо среди всех этих иносраных физономий.

Остаюсь Сэр

Ваш покор. слуга

Уильям Браун

P. S. А деревушку эту в какую из Города ехать кличут Штанфелт».

Предоставлю читателю самому вообразить во всех подробностях изумление, смятение и поспешные сборы, каковые воспоследовали за прибытием сего послания в тихий домик беркширского настоятеля в лето Господне 1859 года. Сообщу лишь, что в тот же день мистер Грегори сел в поезд, шедший до города, где смог заказать каюту на пароходе до Антверпена и место в поезде на Кобленц. Из этого крупного города он без помех и проволочек добрался до Штайнфельда.

Тут я как повествователь начинаю испытывать серьезные затруднения, поскольку сам в Штайнфельде никогда не бывал, от основных же участников событий (а все мои сведения почерпнуты именно у них) мне удалось получить лишь самые общие представления о нем как о месте довольно неприглядном. Насколько я понял, деревушка невелика, в ней имеется большая церковь, лишившаяся своего старинного убранства, ее окружают несколько внушительных, но вконец обветшавших зданий, относящихся в основном к XVII веку, когда аббатство, как и многие другие на континенте, было перестроено