Повести и рассказы - Джо Хилл

— А как же мальчик? И его чокнутая мамаша? Она что-то совсем пропала.

— Давай друг друга найдем, а потом уже о них подумаем, ладно? — отозвался Кэл. Бекки хорошо знала брата, и сейчас его голос ей не понравился. Такой тон у него появлялся, когда он был чем-то обеспокоен и старался это скрыть. — Просто говори что-нибудь!

Бекки задумалась на секунду, а затем продекламировала, притопывая в такт по раскисшей земле:

— «Улыбались три смелые девицы на спине у бенгальской тигрицы, теперь же все три у тигрицы внутри, и улыбка на морде тигрицы!»

— Хм, прикольно! — откликнулся Кэл.

Теперь он стоял прямо у нее за спиной, всего в нескольких шагах, и… да откуда такое облегчение? Боже правый, это всего лишь поле!

— Эй, где вы? — Мальчик. Совсем издалека. И в голосе больше не слышно смеха: голосок одинокий, напуганный. — Вы меня ищете? Мне страшно!

— ДА, ДА, ПОДОЖДИ! — заорал во всю глотку Кэл. — Бекки? Бекки, скажи еще что-нибудь!

Бекки положила руку на выпуклый живот (называть беременный живот «округлившимся» она не желала даже про себя, слишком уж это… из журнала «Пипл») и погладила.

— Ну вот тебе еще. «Молодая особа, чей нос рос, пока до земли не дорос…»

— Стоп, стоп! Я как-то тебя проскочил.

В самом деле, теперь его голос доносился спереди! Бекки снова развернулась.

— Кэл, хватит тупить! Не смешно уже.

Во рту у нее пересохло. А когда Бекки сглотнула, оказалось, что пересохло и в горле. Ну когда глотаешь, а слюны нет, чувствуешь этакий щелчок? В машине осталась большая бутылка минералки без газа, и еще пара банок кока-колы на заднем сиденье. Бекки их прямо видела — красные банки с крупными белыми буквами.

— Бекки!

— Что?

— Здесь что-то не так.

— Ты о чем? — «Как будто я сама не знаю!» — добавила она про себя.

— Слушай меня. Подпрыгнуть можешь?

— Конечно, могу! А ты как думаешь?

— Я думаю, тебе летом рожать.

— Ну и что? Я же не… Кэл, куда ты пошел? Стой!

— Я не двигался, — ответил он.

— Ну как не двигался? Ты и сейчас куда-то уходишь!

— Заткнись и слушай. Я сосчитаю до трех. На счет три подними руки над головой, как судья на футбольном поле, и прыгай так высоко, как только получится! И я тоже подпрыгну. Увижу твои руки, пойму, где ты, и подойду к тебе. О’кей?

«Ты свистни — тебя не заставлю я ждать», — всплыло вдруг в голове у Бекки. А это откуда? Какая-то народная песня… или не народная… но точно не лимерик. Откуда эта строчка, она не знала, но точно знала другое: даже сейчас, когда Кэл говорит, он продолжает от нее удаляться. Голос уходит все дальше и дальше.

— Бекки! Бек…

— Хорошо! — завопила она во все горло. — Давай!

— Один! — выкрикнул он. — Два! ТРИ!

В пятнадцать лет Бекки Демут весила восемьдесят два фунта — папа называл ее «перышком» — и выступала в школьной легкоатлетической команде. В то время она могла от одного конца школы до другого пройти на руках. Хотелось бы верить, что и сейчас ничего не изменилось; в глубине души, пожалуй, она была убеждена, что таким же «перышком» останется на всю жизнь. Бекки еще не свыклась с тем, что ей уже девятнадцать, она беременна… и вместо восьмидесяти двух фунтов весит сто тридцать. Ей хотелось взлететь над землей, раскинув руки, свободно и легко — «Хьюстон, разрешаю взлет!» — однако на деле это оказалось не легче, чем прыгать с ребенком на спине. Впрочем, почти так оно и было.

Лишь на мгновение глаза ее оказались над уровнем травяного моря, и Бекки смогла увидеть, откуда пришла. Но и этого кратчайшего мига было достаточно, чтобы у нее перехватило дыхание.

Кэл и дорога. Кэл… и дорога.

Она приземлилась — тяжело, ногами от пяток до колен болезненно ощутив удар о землю. Под левой стопой что-то заскользило, Бекки не удержалась и тяжело плюхнулась в вязкую черную грязь.

Она была уверена, что вошла в траву шагов на двадцать. Самое большее — на тридцать. Дорога совсем недалеко — до нее можно мяч докинуть! А оказалось, что между ней и дорогой целое футбольное поле — или, пожалуй, даже побольше. Потрепанный красный «Датсун», стоявший ближе всего к шоссе, выглядел крохотным, как коробок спичек. Сто сорок ярдов травы — мягко колышущегося зеленого океана — отделяли Бекки от черного асфальтового покрытия.

Первая мысль ее была: «Нет! Не может быть! Мне показалось».

А вторая — о неопытной пловчихе, захваченной отливом, которую уносит все дальше от берега, а она и не замечает, что попала в беду, пока не начинает кричать, а на берегу ее никто не слышит.

Невероятное, невозможное расстояние до шоссе ее потрясло; но и Кэл — его она тоже успела увидеть — сбил с толку не меньше. И не потому, что ушел слишком далеко. Нет: он был как раз близко! Она видела, как он вынырнул из травы меньше чем в десяти футах! Почему же обоим приходится кричать во всю мочь, чтобы услышать друг друга?

Бекки все сидела в грязи: липкой, мягкой, теплой, словно материнская утроба. В траве сердито жужжали насекомые.

— Осторожнее! — донесся издалека крик мальчика. — Вдруг вы тоже потеряетесь?

А следом — короткий взрыв смеха, этакий развеселый нервный смешок. Смеялся не Кэл — и на сей раз не мальчик. И не его мать. Смех донесся откуда-то слева и стих, поглощенный неумолчной песнью насекомых. Мужской смех. И как будто… пьяный?

Бекки вдруг вспомнилось, как Безумная Мамаша кричала: «Тобин, милый, молчи! Он услышит!»

«Да что за херня?!»

— Да что за херня?! — заорал Кэл, словно прочел ее мысли.

Неудивительно: у них всегда так было. «У Кэла и Бекки одна голова на двоих», — говаривал мистер Демут. «Два сапога пара», — добавляла миссис Демут.

Наступило короткое молчание: лишь тянули свое «ж-ж-ж-ж…» насекомые и шелестел ветер в траве. А затем снова, во всю мощь легких:

— ЧТО ЗА ХЕРНЯ ЗДЕСЬ ТВОРИТСЯ?!

↓

Примерно пятью минутами позже Кэл ненадолго потерял голову.

Случилось это после того, как он попробовал один эксперимент. Подпрыгнул, выглянул на дорогу, затем подождал и, сосчитав до тридцати, подпрыгнул и взглянул еще раз.

Приверженцы строгой точности, пожалуй, здесь возразят: раз уж Кэлу пришел на ум такой эксперимент, значит, он уже начал терять голову. Но к тому моменту реальность для него стремительно превращалась во что-то вроде грязи под ногами — такое же нестойкое и ненадежное. Самая простая вещь — найти сестру, идя на ее голос, —