Не бойся меня - Дарина Александровна Стрельченко

Но это значит, что ей нужно будет встать. Пройти по темной зашторенной квартире, полной чужих звуков и запахов. Выйти в прихожую. Потянуть щеколду. Самой открыть дверь – скорее всего, именно ему.

Голова дернулась вперед и вниз, словно Саша подставляла ее под топор.

Ей захотелось отключиться или умереть прямо тут и сейчас, чтобы только не ощущать страха.

В дверь колотили так, что стук заглушал телевизор и сердце.

Звонили телефоны – стационарный и мобильный.

Саша завернулась в плед, кое-как отодвинула комод настолько, чтобы суметь пролезть в щель. Поползла к прихожей.

– Саша, это я, открой! – кричал папа. – Саша! С тобой все хорошо? Саша! Я вызвал МЧС, держись там! Сашка! Сашка, открой!

Саша сидела, вжавшись в стену у двери. Ей казалось, что он – рядом с отцом по ту сторону стены. Или что он приедет вместе с эмчеэсовцами. Или что никакого его нет, и ее тоже уже нет, и ничего нет, только пахнет сырыми ботинками и рвотой.

– Са-ша, – услышала она и наконец отключилась.

Глава 6–1

Я пишу тебе письмо

Мрачная пугающая эйфория. Она начинает завладевать мной – как тогда. Я вижу, что письма наконец приносят настоящий результат: не страх, но интерес. Особый интерес. Тот, которого я жду. Жаль, что это и во мне рождает нетерпение и трепет. Я не хочу поддаваться эмоциям, но это так соблазнительно – окунуться в них, испить сполна. Ты смеешься надо мной, Са-ша. Ты упираешься и убегаешь, не желая признавать ни того, что я владею твоей жизнью, ни того, что я управляю твоими мыслями. Ты упираешься, убегаешь и поэтому так манишь меня.

Я пишу тебе письмо. Мне впервые хочется сделать это от руки. Я выбираю кальку – хрупкую, как весенний лед, с которого барабанящий апрельский дождь смоет чернила. Выписывая буквы, я представляю твое лицо.

Побелевшая кожа. Резкий румянец на скулах – так бывает всегда, когда ты волнуешься и боишься. Длинные темные ресницы. Иногда ты подкрашиваешь их, и взгляд становится совершенно… умопомрачительным.

Твою реакцию.

Ты встряхиваешь головой. Ты веришь во все сразу. Ты не сомневаешься, от кого пришло это послание. И делаешь верные выводы. А чуть отросшие черные волосы отбрасывают тени на лоб и щеки, рассыпаются по лицу.

Твои мысли.

Ты думаешь обо мне. Ты думаешь обо мне. Ты думаешь обо мне.

И все-таки я решаю, что не стану следить за тобой, когда ты будешь читать это. Пусть этот момент достанется только тебе.

Я гуляю по городу. Всматриваюсь в то, как приходит весна. Я ошибался, Кавенецк вовсе не такой безликий, как мне казалось. Кукольная ярмарка вдыхает в него жизнь. Все мероприятия проходят в парке возле гостиницы, но дыхание ярмарки чувствуется по всему городу: конфетти в лужах (тебя это наверняка выводит из себя, моя маленькая экозащитница), запахи попкорна и шашлыков в прохладном воздухе, обрывки газет и афиш – пестрых, кукольных, уводящих в сказку. И музыка. Музыка, которая постоянно доносится ветром.

Кукольная ярмарка – вот что отличает Кавенецк от всех прочих городов. Он оживает, наливается цветом, злобой, силой. Ярмарочной, кукольной красотой.

Ты. Ты должна была покориться и сдаться сразу же, прийти ко мне с опущенной головой и горящими щеками. Но ты не только убегаешь – ты продолжаешь жить свою маленькую жизнь, моя черная мышка, моя непокорная Сашка. Вот что отличает тебя от прочих.

Так, может быть, ты все-таки не нужна мне? Может быть, я зря ловил тебя, зря лелеял в твоей голове верные мысли? Может быть, ты не моя?

И я зря приехал сюда. И мне следует вернуться. Позабыть обо всем. Перестать думать о тебе – и о прошлом. Вести себя так, как полагается вести человеку, который отсидел, исправился, искренне сожалеет и раскаивается в содеянном. А, Са-ша?

Я смотрю на набухающие почки, на редкую смелую зелень, на плывущую по луже газету с твоей статьей. Пахнет влажной землей, дождем и горячим хлебом. Эти запахи уводят от мыслей, возрождают к жизни. Я могу начать все еще раз. Я могу не совершать ошибки – пока с этой дороги еще можно свернуть. Я могу забыть о тебе.

Я могу забыть о тебе.

Я иду вдоль кирпичной стены без окон. Слева хрущевки и тополя, канавы с мутной водой и отражающиеся в них ветви. Справа бесконечная стена, в которой нет, кажется, никаких отверстий; только громадные ворота, обшитые стальными листами и знаками. Я вдруг понимаю, что это. Сверяюсь с картой и вижу, что догадка верна.

Это тюрьма.

За стеной лают собаки.

Я поднимаю голову и вижу камеры и колючую проволоку сверху.

Черный стальной шар подскакивает внутри, бьется о меня, о ребра, ударяется о сердце и лопается, выплескивая память и грязь. И в этот же миг начинается дождь – сразу, резко. Апрельский барабанящий дождь. Он смывает грязь и чернила, но не смывает память.

Я дохожу до конца стены, и за ней вновь открывается город: круглая клумба у магазина мебели, рекламный щит и фонарный столб, ряды крыш, уходящие за мост, и фисташковые, налитые предвкушением голые кроны. Еще я вижу указатель:

«Улица Ленина.

Улица Оловянная.

Мебельная фабрика „Кавенецк-Мебель“».

Кого я обманываю? Я в Кавенецке. Я в глухой провинции далеко от Москвы. Я приехал сюда с одним только ноутбуком в сумке. Я приехал сюда за тобой следом.

И я приехал сюда за тобой.

Я иду в «Горький». Сажусь за твой столик в зале-библиотеке. Прошу у официанта ручку, достаю хрустящую ледяную кальку, разглаживаю ее на столе, рассматриваю чаинки в чайнике с черным чаем.

Са-ша, привет.

Я почти вижу, как там, в будущем, ты вздрагиваешь, читая это. Я становлюсь хозяином твоих мыслей, Са-ша, – даже тех, время которых еще не пришло.

Я знаю, ты слышишь меня. Знаю, что чувствуешь мое присутствие. Это захватывает, да? Мы оба знаем, что происходит. Тебя пугает и возбуждает мысль, что я могу быть где угодно и даже совсем рядом. Страх и страсть часто идут рука об руку – не бойся этого, Са-ша.

Я твоя тень. Ты сама дала мне в руки все карты и нити. Мне так легко проникнуть в любой уголок твоей жизни, твоей квартиры, твоей головы. Осталось совсем немного.

Ты пугаешься своих собственных желаний, но ты ведь уже поняла, что истинное удовлетворение – это преодоление страхов? Я уверен,