Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон

и включился голос – тоненький, дрожащий, он затянул песню. Беспощадное, неодолимое любопытство подавило во мне все доводы рассудка; взяв лампу, я открыл дверь и вошел в комнату с роялем. Лампа лила яркий свет, мерцали клавиши – но комната была пуста. Однако мелодия не оборвалась – ее вели слабые касания чьих-то пальцев, ее продолжал тянуть нетвердый голосок. Я пригляделся внимательнее: так и есть, клавиши вдавливаются и возвращаются в исходное положение. И тотчас поднял змеиную головку страх, который до сих пор лежал, свернувшись кольцом, в моем разуме. Я будто окаменел, застигнутый, завоеванный им в первой же атаке.

Тем временем возле рояля сгущался серый туман. Мгновение – и аморфное сделалось твердым, и вот уже спиной ко мне сидит сухонькая седовласая женщина. Пение и музыка прервались, старушка вскинула руки к горлу, пальцы ее скрючились; несколько секунд борьбы – и она обернулась, и я увидел ее раздутое багровое лицо, разинутый рот, выпученные глаза. Голова дернулась и бессильно повисла; тело качнулось взад-вперед и сползло с табурета на пол. Ослепительный свет проник в комнату через незанавешенные окна, и мне предстала бледная потрясенная Дентонова физиономия, прижатая к стеклу с наружной стороны. Судя по всему, Дентон не думал, что я нахожусь в комнате. Его взгляд был прикован к роялю. Почти сразу вслед за молнией грянул чудовищный гром. Гроза все-таки разразилась.

К этому моменту мы с Дентоном уже таращились друг на друга; в следующий момент он исчез, до меня донеслись только звуки его шагов – он бежал прочь по садовой дорожке. Мне самому тоже с лихвой хватило впечатлений; себя не помня от страха, я покинул комнату. На пороге я задержался. Очередная молния вспорола мрак, и я успел разглядеть, как Дентон мчится через низменность прямо к краю мелового утеса. А потом обрушился ливень – целая стена шипящей воды. Лампа моя погасла, и я, замирая в промежутках между вспышками молний, двигаясь при их свете, кое-как пробрался в свою спальню.

Небывалая буря все бушевала, грохот не давал уснуть; перед рассветом я, все еще не сомкнувший глаз, дрожал в постели от явленного мне ужаса. Но с первыми лучами буря утихла, я наконец-то погрузился в глубокий сон, а проснулся навстречу безмятежному, полному свежести солнечному утру. Невыносимая тяжесть предыдущего дня (не только физическая) куда-то делась. Атмосфера в доме была чиста, как бриз морской, – в том числе и в комнате с роялем, где накануне я наблюдал жуткий спектакль. Признаюсь, чтобы удостовериться в этом, чтобы переступить порог, мне пришлось собрать все свое мужество. Мной овладела необъяснимая внутренняя убежденность (заодно с нежеланием докапываться до ее причин) в том, что грязь трагедии отныне смыта.

Марджери и Уолтер еще спали; дожидаясь, пока они сойдут вниз, я бродил по саду и вдруг увидел, что ко мне по мощеной дорожке приближается викарий.

– Ужасное несчастье, – начал он. – Полчаса назад рыбаки нашли тело Дентона. Бедняга лежал в воде под обрывом, голова была размозжена – не иначе, он сорвался с утеса.

Теперь предоставлю читателю интерпретировать события сообразно с его личным вкусом, связывать или не связывать с ними изложенные здесь факты, как-то: мисс Эллершоу, старшую из двух сестер, которые жили в «Соснах», обнаружили задушенной на полу возле рояля в комнате, выходящей в сад; младшая сестра за считаные минуты до трагедии слышала, как старшая поет «Дом, милый дом» под собственный аккомпанемент; убийца так и не был найден. Еще один факт: той памятной ночью я видел Дентона приникшим к окну, а вскоре – бегущим через низменность к утесу, у подножия которого поутру выловили из моря его труп.

Однако, помимо фактов материальной природы, мы имеем дело с впечатлениями. Три персоны, независимо друг от друга, воображали, будто в комнате с роялем нечисто. Одна из этих персон постоянно была готова увидеть нечто; другая считала, что в комнате царит неестественный холод, и слышала игру на рояле, к которому никто не прикасался. Третья персона – ваш покорный слуга – не сомневалась, что видела и слышала нечто необъяснимое. О впечатлениях Дентона мы судить не можем – нам о них ничего не известно, как и о том, была ли его смерть случайностью, или же он увидел или услышал нечто побудившее его свести счеты с жизнью.

В конце добавлю: Уолтер и Марджери оба признали, что в комнате с роялем им больше ничего не мерещится – никаких чуждых сущностей; и что это чувство прошло с той ночи, когда погиб Дентон. Уолтер все норовил списать наши впечатления на нервное расстройство, вызванное близкой грозой небывалого размаха. Я выждал, пока мой зять совсем поправится и вернется к врачебной практике, и лишь тогда рассказал ему и Марджери об увиденном в ту ночь мною – и, возможно, Дентоном.

И птицы небесные не поют[21]

Краснокирпичные трубы особняка, к которому я держал путь, хорошо просматривались уже с железнодорожной станции, где я высадился; по словам шофера, расстояние не превышало мили, если только двинуться по тропе через луга. Тропа бежала прямо к лесочку (с недавних пор – собственности моего друга); над лесочком-то трубы и виднелись. Окружала его изгородь, в ней имелась калитка, в калитку ныряла тропа, а выныривала возле сада перед самым домом. Было начало мая, день перевалил за середину – дивный теплый день; сочтя, что передвигаться в такую погоду на автомобиле – только время тратить, я зашагал пешком, а вещи мои предоставил довезти шоферу.

День выдался из тех, что периодически ускользают из самого рая и золотом проливаются на землю. Весна запоздала, но зато теперь явила себя во всей красе, и целый мир, казалось, бурлил от ее животворящей силы. Никогда еще не случалось мне наблюдать ни такого буйства весенних цветов, ни столь яркой первой зелени; никогда еще пичужки в изгородях не издавали столь мелодичных трелей. Короче, я упивался прогулкой, мое состояние граничило с экстазом. А лучшая часть пути, прикидывал я, ждет впереди, в лесочке, где веточки едва опушены молочно-зеленой дымкой. Прямо на меня глядела калитка, я открыл ее и ступил на нехоженую тропу, испещренную пятнами света и тени.

Впечатление было, что я шагнул в сумрачный туннель; вырванный из роскоши весеннего дня, очутился в подводной пещере. Кроны деревьев образовывали зеленый свод, странным образом вовсе не пропуская солнце. Я двигался сквозь зыбкий сумрак. Постепенно деревья редели, уступая место густому орешнику; ветви нависали над тропой, мешали – но вдруг тропа пошла на спуск, и я выбрался на поляну, где росли папоротники и вереск, а также несколько берез. Впрочем, хоть над моей головой теперь снова было ясное небо, с которого по-прежнему лился свет, я