Да родится искра - narsyy

— Мы вернемся до Праздника Первых Морозов?

— Боюсь, что морозы застанут вас в дороге.

— Ну, как же? Я хотел потанцевать с Марикой и даже подарок ей сплел.

Сьёрг разочарованно вздохнул, теребя в руках браслет, свитый из разноцветных шнуров. Вдруг он вскинулся, осознав ответ отца.

— Вас?! Ты что, не поедешь?!

Феор покачал головой.

— Не сейчас. Я разберусь с делами и приеду.

— Отец, но я не хочу ехать никуда. И мама не хочет. Давай, мы останемся и поможем тебе с делами!

— Тише, Сьёрг, будешь капризничать, поедешь связанным. Ты же слышал, что произошло с князем?

В серых глазах мальчика отразился затаенный страх.

— Убили. И всю его дружину тоже.

— То-то же. Ты уже взрослый и будешь в Башнях за старшего. Понял?

Сьёрг кивнул и вроде бы успокоился, все еще обиженный, но довольный тем, что получил важный наказ. Он стремился всякий раз доказать отцу, будто давно вырос из мальцов, и его пора считать взрослым. Феор пользовался этим, чтоб сладить с крутым норовом сына и приучить того к послушанию — с утра даже разрешил ему приторочить к поясу ножны с коротким мечом.

В лагере караванщиков шли последние приготовления. Лошади у нагруженных фургонов в нетерпении топтались на месте и фыркали, рабочий люд по пятому разу проверял подпруги, колесные спицы, инструмент и веревки, которыми был закреплен товар: бочки с соленой рыбой и вяленым мясом, мед, пушнина, пенька, шерсть, речной жемчуг и разнотравье для настоек. У передней крытой повозки разъезжали всадники в серых одномастных плащах.

В крайнем фургоне он увидал жену, поучающую двух слуг, как складывать их пожитки. Рина была на полтора десятка лет моложе его, но время и ее не пощадило: седина тронула каштановые волосы, в уголках глаз залегли сеточки морщин, хоть сами очи — желтовато-зеленые, цвета наливных яблок — ничуть не потускнели. В остальном это была все та же худосочная двадцатилетняя девица, какой он встретил ее в гиблых землях близ Ховеншора.

Феор забрался в фургон попрощаться.

— Уверен, что не поедешь с нами? — без особой надежды спросила Рина, когда донесся протяжный свист, и первые повозки тронулись.

— Хотел бы, но не могу, — покачал головой Феор. Этот разговор повторялся вновь и вновь. Жена не оставляла попыток убедить его в том, что семья важнее какого-то там долга перед Домом и малолетней девчонкой, но Феор был непреклонен. Он не бросит Аммию одну. — Без вас мне будет спокойнее. Если затеется свара, лучше, чтоб вы были подальше.

Рина прильнула к его плечу и прикрыла глаза, но этот редкий момент нежности тут же прервал Сьёрг.

— Отец сказал, что в Башнях я стану главный, — провозгласил он, похваляясь перед матерью

— И каков будет твой первый указ?

— Ехать нельзя. Остаемся здесь.

Все рассмеялись.

— Передавай спасибо доброму толстячку.

— Хорошо, — улыбнулся Феор.

Так она называла Кайни; именно он предложил им поселиться в Башнях у его брата. У Соляного короля было множество обиталищ, родичей и полезных знакомств по всему Нидьёру. С ним Феора связывала старая дружба.

Первый советник напоследок обнял и расцеловал семью, затем спрыгнул с фургона.

— Отошли весть с табунщиками, когда прибудете.

Рина закивала.

— Ждем тебя как можно раньше.

— Раткар приедет со дня на день. Через пару недель станет видно, что он затеял. Если все обойдется, я возвращу вас обратно, — Феор повернулся к Сьёргу, в глазах которого застыли слезы, словно они расставались навсегда, — А ты, разбойник, присматривай за матерью.

— Угу, — угрюмо кивнул сын и притронулся к рукояти меча.

Змея телег и повозок стала карабкаться по холму и скоро потонула в утреннем тумане. Феор перестал различать махавшую рукой Рину и побрел домой, усталый и хмурый, как небо над головой, по которому медленно плыли набухшие снегом и дождем косматые тучи.

По пути советнику встретилось несколько смуглокожих беженцев, направляющихся к реке с удильными снастями и трещащих без умолку на южном наречии. Когда прибудет Раткар, жизнь у них может круто измениться.

Всем было известно, что, несмотря на запрет Хаверона, брат его из Седого Загривка использует на каменоломнях, лесорубках, смолокурнях и в рудниках не охочий люд, а самых настоящих рабов. Обращались с ними соответственно — как с инструментом или с тупой скотиной. В первые дни их истязали, морили голодом и холодом, так что бедняги теряли саму человечность и уподоблялись дворовым псам, которые даже не думают сбежать от изувера хозяина. Никакого жалования за свой труд они не получали. Ходили слухи, что иногда Раткар заковывал в кандалы не только пришлых людей, но и провинившихся жителей собственных деревень.

Самым гиблым местом был Черный Город — настоящая твердыня стародавних времен. Тамошние глубинные копи и плавильни обеспечивали железом весь север и окрестные земли. Сбежать из той крепости нельзя, и если уж раб попадал туда, то участь его была предрешена.

До смерти жены Хаверон строго карал за подобную жестокость и принуждение, но затем жизнь его самого круто переменилась, и он уже не напоминал прежнего грозного владыку. Князь увял, закрылся от мира, перестал реагировать на донесения о беглых мужиках, что в отчаянии приходили к его двору просить защиты от мучителя, а явившийся ему на смену Харси вовсе отмахивался от невольничьего беззакония. Все это развязало Раткару руки, и в рабские поселения его опять потекли орды страдальцев. Он богател, вооружался — и вот к чему это привело.

Регентом он не замедлит утвердить новые порядки, которые окончательно закрепят главенство грубой силы и превратят Дом Негаснущих Звезд в оплот жадных до наживы разбойников. Сгинет много верных людей, прольются реки крови и горьких слез, возможно, вспыхнут бунты, подобные тем, какие Феор помнил по юности в Ховеншоре. Тогда озверевшие от голода и нищеты простолюдины, с боем вырвавшиеся на свободу, с особой жестокостью передавили стражу, а после прошлись огнем и мечом по ближайшим городам.

В то время Феор поднимался на торговле шелком и другими элитными тканями, которые с каждым годом дорожали, ибо секреты их изготовления утрачивались. Во время восстания он и сам едва не попал под горячую руку.

Даже спустя столько лет Феор помнил эти сверкающие гневом глаза смуглых жилистых рабов, кожа которых была исполосована глубокими шрамами от ударов плетей. Доведенные до звериного состояния