Горящий призрак без имени - Герман Гусаров

— Конечно я не против, чувствуй себя как дома.

— Только тут такое дело, — она вдруг смутилась и спрятала от меня взгляд, — не думаю, что после произошедшего я смогу оставаться где-то одна.

— В каком смысле?

— Не мог бы ты составить мне компанию.

— Так стоп…

— Да ну не в том смысле! — перебила Агата. — Просто я боюсь оставаться одна в ванной. Мне всё время кажется, что Художница внезапно вылезет откуда-нибудь из вентиляции и утащит меня.

— А это возможно?

— Сейчас я уже плохо помню, но она схватила меня примерно также. Мне тогда было лет 14. Я училась в 8-ом классе. Помню вернулась домой под вечер с дополнительных занятий, родителей не было. Я решила принять ванну, включил горячую воду, бросила туда солевую бомбочку — такую бурлящую шутку, которая окрашивает воду в свой цвет.

— Ага, видел такие в магазине.

— Залезла в ванну, растянулась в ней, мне было так хорошо. Тогда я чувствовала себя дома в полной безопасности, и даже дверь в ванную не запирала, хоть и была совершенно одна. Сидела в телефоне и переписывалась с подругой. Всё произошло в одно мгновение. Сперва неожиданно выключился свет, и тут же в квартире раздался грохот, словно на пол свалился полуторатонный мешок с цементом. Я вздрогнула, чуть не закричала, но не успела, дверь в ванну вышибло внутрь, и она налетела на меня, словно цунами. И больше я ничего не помню.

— А как Художница попала к тебе в квартиру? Ты тоже принесла в дом картину?

— Да, именно. Я нашла в школе бесхозную картину красивого мальчика примерно твоего возраста. Мне захотелось забрать картину себе, чтобы любоваться им, сколько влезет, и я принесла её домой. Это была моя ошибка. По ночам Художница смотрит за людьми сквозь полотна, и знает, когда мы наиболее уязвимы.

— А почему она не схватила меня в первый же день, когда я остался один дома?

— Не знаю, она выжидает, любит подолгу наблюдать. Думаю её заводит сам процесс подглядывания за чужой жизнью. Она получает от этого какое-то своё извращённое удовольствие.

— Хорошо, давай я составлю тебе компанию. Честно говоря, я и сам больше не ощущаю себя здесь как дома, и не хочу оставаться один, даже если нам будет разделять всего лишь дверь.

Агата доела свои бутерброды, допела чай, и я показал ей ванную комнату. Она спросила, почему здесь так воняет сгоревшим пивом? Я рассказал, как ещё несколько часов назад мы с Евой сжигали тут портрет Художницы. От него, кстати, не осталось и следа, будто и не было. Агата похвалила нашу находчивость и пояснила, что это сделало Художницу слепой, а ещё очень злой, так как на создание подобного автопортрета уходит куда больше сил, чем на картины с обычными людьми.

— Ты видела, как она создаёт свои картины? — спросил я.

— Только раз, когда мой портрет сушился в специальной комнате. Я видела, сколько сил у неё уходит, чтобы нарисовать себя углём на том маленьком полотне. Наверное, здесь замешена особая чёрная магия, — улыбнулась она.

Агата без особого стеснения стала стягивать с себя влажную футболку, под которой ничего не было. Я смущённо отвернулся. Комнату наполнял шум горячей воды, заполняющей чугунную ванну. Футболку с «Пивозавром», штаны и носки Агата бросила сверху на ящик для грязного белья, а потом медленно вошла в воду, усевшись в центре ванны, поджав колени.

— Садись рядом, а то так и будешь там стоять.

Я сел на прорезиненный коврик на полу, прислонившись спиной к тёплой стенке ванны. Агата взяла меня за руку, её прикосновение было прохладным, а рука немного подрагивала.

Глава 22. Ты — это ты

— Смотри, моя одежда.

Я повернулся, сваленная в кучу одежда Агаты тихонько запенилась, теряя форму. Штаны постепенно сливались с футболкой, медленно обесцвечивались и становились желеобразными, словно превращаясь в выброшенную на берег медузу.

— Что происходит? — спросил я.

— Не знаю, они ящик не проплавят?

— Сейчас сбегаю за ведром.

— Только дверь не закрывай, — попросила Агата.

Я сбегал на кухню, взял железное ведро, хранившееся под раковиной, и вернулся обратно. Наклонив ящик, сбросил одежду, ставшую непонятной массой в ведро, масса плюхнулась туда, будто мокрая тряпка, от неё повеяло запахом Агаты и масляными красками.

— Чтобы это могло значить?

— Я не знаю.

— А ты сама подобным образом не растворишься?

— Надеюсь нет, — мрачно и серьёзно ответила она. — Я боюсь думать об этом, но возможно Художнице пришлось нарисовать меня заново.

— Заново?

— Помню когда очнулась первый раз, то видела, как она размешивает в огромном котле дымное варево. Я тогда подумала о том, что она съедает своих жертв, но ошиблась. Внизу котла был кран, Художница открывала его и выливала получившуюся субстанцию в специальные ёмкости, химичит с ними, что-то добавляет, а потом макает туда кисточку и рисует новый портрет.

— Ты хочешь сказать, что она варит в этом котле своих жертв, чтобы потом использовать их как материал для картин?

— Да, и наверное ей пришлось сварить и меня, чтобы нарисовать портрет. Поэтому от него пахло как от меня, об этом говорила Ева.

— Но тогда как ты сидишь сейчас передо мной? В том помещении, где мы тебя нашли было много людей, откуда они там, если для создания портрета нужно сварить жертву?

— К сожалению, я не настолько хорошо знаю все тонкости работы Художницы.

Я предложил поступить с расквашенной одеждой точно так же, как мы с Евой поступили с пауками — смыть в унитаз. Агата согласилась. Когда я вернулся в ванную, она развернулась ко мне, набросив на грудь полотенце, чтобы я не смущался, и мы могли нормально говорить, глядя друг другу в глаза.

— Но моя теория объяснила бы, почему на мне нет и следа от пирсинга, — продолжила она. — И почему татуировки выглядят как будто бы иначе.

— А что с ними?

Агата протянула мне бледную худую руку покрытую татуировками.

— Посмотри на