Странница - Илья Георгиевич Шаблинский

— Корней, только вы должны меня правильно понять, — начала Эмма, — я вполне сознаю, что не вправе вмешиваться в вашу личную жизнь, но…

— Слушай, мы ведь уже переходили на «ты», — перебил Велес.

— Ну да… Просто мы так давно не разговаривали вот так, с глазу на глаз. Я как-то уже отвыкла, — Эмма потеребила воротник блузки, — в общем, я очень вас… тебя уважаю… и как специалиста, и как человека, и поэтому считаю, что не должна скрывать… Тем более это касается того, кого вы считаете своим другом… Вот. В общем, ваша жена вам изменяет, Корней. Изменяет с нашим общим боссом — с Эдуардом Берковичем…

Возникла пауза, во время которой Корней, не изменив выражения лица, положил ногу на ногу.

Переведя дыхание, Эмма сказала:

— Я бы никогда, никогда не решилась вам говорить такое. Если бы не видела сама…

— Вы непосредственно наблюдали сексуальный акт? — осведомился Корней нейтральным голосом зоолога.

Эмме в этом тоне почудилась мягкая ирония. Она, наконец, залилась краской, досадливо качнула головой:

— Нет! До такого не дошло, слава богу… Просто я была свидетелем одной сцены… Но я вовсе не настаиваю…

— Эмма, расскажите, пожалуйста, что вы видели, — дозволил Корней ровным тоном. — Мне важны детали.

— Две недели назад мы ездили на переговоры с «Ред Стилс» в «Рэдиссон-Славянскую», — угрюмо проговорила Эмма, — были я с Киселевым, Маецкий с помощником из корпоративной практики, ну, и сам Беркович. В принципе ему совершенно незачем было присутствовать, он с ними уже встречался. Но он все же приехал, вроде как во главе команды. Сам переговоры не вел, только как бы следил со стороны и, по-моему, слегка нервничал. Минут через сорок после начала он как-то незаметно исчез… Я и сама не уловила когда. Просто так вышло, что я забыла у себя в машине диск со схемой филиалов. Я извинилась и спустилась вниз на стоянку. Когда я уже достала из машины пакет с диском и закрыла дверь, увидела Берковича у выхода со стоянки. Он шел в сторону метро, я еще удивилась, что он без машины. Машинально прошла между машин чуть-чуть вперед, чтобы держать его в поле зрения…

— Вы решили за ним проследить? — удивился Корней.

— Ну, говорю же, это вышло случайно. Просто удивилась, что он идет куда-то в сторону метро и без машины. Я же не знала, что у него там назначена встреча… В общем, я увидела, как он остановился. К нему подошла женщина, он поцеловал ее. Они о чем-то поговорили. Я подобралась к ним еще ближе и узнала эту женщину: это была ваша жена, Корней. Я очень хорошо ее запомнила. Тогда, на дне рождения. Она, правда, была в шубе и, кажется, здорово поправилась… Потом он взял такси и они уехали… а шуба у нее из темной норки.

— Вы наблюдательны, Эмма, — произнес Корней, глядя в стену, — моя жена беременна, на девятом месяце.

— Ой, Корней, я… не знала, — изумилась Эмма, — я допускаю, что сказала сейчас чудовищную глупость… Боже мой! Просто мне запомнилось, что он ее поцеловал. Я ведь действительно не знаю, зачем они встречались…

— Ничего, Эмма, все нормально. — Корней выдержал паузу, после которой раздумчиво добавил: — Я ведь тоже не знаю, что это была за встреча… Не знаю.

— Я пойду. — Эмма резко встала, ее лицо вновь залила желтоватая бледность.

— Подожди. — Корней тоже встал, слегка обнял Эмму за плечи, но она отступила к окну.

— Слушай, — Корней будто подыскивал слова, — а ты… хорошо ее рассмотрела? Ты вполне уверена, что это… ну…

— Это была она! — резко отозвалась Эмма. — Я хорошо ее рассмотрела. Я была близко. Я видела ее лицо, ее прическу, она была без головного убора… Мне показалось даже, что мы встретились взглядами, когда Беркович стал ко мне спиной… О! К чести твоей супруги, она, знаешь, выглядела хмурой и озабоченной. Как будто не очень-то была рада… Знаешь, я ведь могла не ехать в эту командировку, но мне очень важно было с тобой увидеться… Я так и думала, что он тебя пошлет…

— Постой, постой, — сообразил Корней, — так, значит, она могла тебя видеть?

— Могла, наверное, — пожала плечами Эмма, — не думаю, правда, что она меня вспомнила. Но я готова к тому, что где-нибудь через полгода шеф мягко укажет мне на дверь… Не раньше, конечно. Все, я пойду.

Корней успел взять ее за тонкое запястье, но она выдернула руку. Хлопнула дверь.

44

Утром их ждал дальний терминал — еще одно логово таможни в километрах сорока от Калининграда, недалеко от городка Зеленоградска. Корней не выспался и чувствовал себя скверно. В черепе переливалась от виска к виску тягостная ломота. Ее следовало объяснять не только дурным, рваным сном, но и поглощенным накануне алкоголем. Без него все-таки не обошлось.

С утра, сразу после восьми ему дважды звонил Киселев: мягко осведомлялся, готов ли Корней Евгеньевич спуститься в холл. На терминале их ждали к десяти. Корней Евгеньевич, однако, был не готов. Только к началу десятого тяжело спустился на первый этаж, в вестибюль. Томящиеся Киселев и Эмма смотрели с укором. Солнечный январский день искрился.

Они опаздывали. Выделенный клиентом опытный водитель быстро постиг боевую задачу и, едва выехав за город, резко прибавил скорости. Черная льдистая дорога, обсаженная тополями, выглядела свободной. Лишь изредка темно-вишневый «опель» обходил, утробно рыча мотором, старенькие фольксы и «ауди». Навстречу, в город, движение было поживее и погуще, и становилось очевидно, что выстроенная когда-то немцами дорога уже узковата для двусторонних городских нужд.

Киселев на переднем сиденье не оборачивался, хмуро перебирал листки из прозрачной папки. Корней меланхолично скользил взглядом по летящей в Калининград обочине и частоколу голых тополей. Рядом осторожно вздыхала Эмма. Главное, что он осознал в эту ночь, сводилось к простому выводу: маленький донос Эммы вовсе не повлек реакции в виде знакомой спонтанной ревности или простого чувства досады. Он оставался на удивление спокоен. В последние три месяца его так сильно тяготили опасения и предчувствия, невыразимые языком обычных человеческих страстей, что на эти последние вроде бы уже просто не хватало сил. По сравнению с безотчетным страхом, посещавшим его по ночам, привычная ревность казалась совершенно беспечным чувством.

Он покосился на Эмму, упорно отводившую глаза, и вернулся взглядом к зимним ландшафтам Восточной Пруссии. За окном вереница тополей уступила место бурому перелеску, взбирающемуся на холм, а потом лощине, заросшей березняком. Из гущи черных голых крон то там, то тут проглядывали крепкие, крутые немецкие скаты, крытые оранжевой черепицей: о себе уведомляли