Рассказы - Адам Нэвилл

Вьющиеся белые волосы казались неестественно молодыми для его лица, будто это был старик в девичьем парике. Мне захотелось сбросить его пинком с кровати и топтать, топтать, топтать его кудрявую башку.

Вместо этого я отвернулся. За окном море и небо были черными, будто за стеклом кончилась вся жизнь. Внезапно сильный жар ушел из моего тела, оставив головную боль. Оставался еще чай и кофе в пакетиках, но кипящий чайник мог разбудить Тоби.

Я обругал себя за такую заботливость. Человеческий инстинкт, о котором он ничего не знал, поскольку никогда не проявлял его за все время нашей долгой дружбы. Тоби сразу же утолял любой свой импульсивный аппетит, не учитывая чужие потребности. Он привык брать и хватать. Привык получать все, что ему нужно, везде и всегда. Считал, что имеет на то право. А его презрение ко мне уже превышало все разумные пределы. Но теперь я знал точно, что служило причиной его презрения. Теперь мне все стало понятно. И он стал понятен. И хуже его откровения насчет его семейного окружения был тот факт, что мы не в силах изменить свою природу.

В темноте я опустил свое истощенное и усталое тело на край своей кровати. Было уже восемь.

Я подумал о том, что он сказал мне в машине в столь бесцеремонной манере, и вспомнил, как это поразило меня до глубины души. После чего я растерял всякое желание общаться. Сидевший на пассажирском сиденье Тоби заметил мой шок и просто нацепил на лицо ухмылку, которая сохранялась у него до конца дня. Я был слишком горд, чтобы сердиться, и слишком расстроен, чтобы разговаривать. Меня предали, а предательство вызывает мощную эмоцию, которая отключает большую часть рассудка, кроме его способности выносить страдание, им вызванное. По крайней мере, если его не охватывает ярость. И это не было размолвкой любовников, потому что мы не были любовниками. Но между нами была такая связь, которая бывает только между любовниками. Вернее, я осознал, почувствовав холодную струйку пота, вызванную как страхом, так и стыдом, что то, что мы делили двадцать три года, было привязанностью пса к своему хозяину. Хозяину, который ставит собственные потребности выше, чем потребности пса, и который скоро должен бросить доверчивую псину.

В той темной и душной комнате гостевого дома на берегу беспокойного моря я не мог заставить себя перечислить все те вещи, которые принес в жертву или упустил за свою жизнь из-за своей ошибочной привязанности к этому человеку, своему другу. Но перечень моих претензий появится вовремя. В длинные темные дни, заполнившие мое существование, время для такого перечня найдется всегда.

Тоби скоро вернется в комфортабельный, полный возможностей и обещаний мир, о котором последние два десятилетия я ничего не знал. Мир, который он сознательно скрывал от меня и в который в течение многих лет отступал во время своих загадочных исчезновений.

И это было наше последнее совместное путешествие. Он так и сказал мне без малейшего угрызения совести, в машине, на французском берегу Канала. Когда через два дня поездка закончится, у меня будет полно времени, чтобы в тишине предаться размышлениям о потерянном времени и молодости. И воспоминания о Тоби и его обмане, которые станут для меня еще отвратительнее, всегда будут сопровождать меня, когда я снова буду погружаться в бесцельное, изнуряющее и нищенское существование. Он не утверждал этого, но мы оба знали, что это так.

Что теперь значили все эти наши сверхъестественные переживания? Наши исследования в заброшенных уголках Великобритании, стране, которая была отброшена назад к социальному неравенству времен правления королевы Виктории, закончились ничем. Историческая регрессия Британии была настолько стремительной, что застала всех врасплох. Возможно, что общество отбросит еще дальше, к феодализму, а там недалеко и до нового Средневековья с соответствующим количеством населения. Во Франции ситуация была еще хуже. Сейчас французы являлись лишь крупицей населения собственной страны, и только мертвецы из прошедших веков оставались большинством.

Мы с Тоби считали себя уникальными и ставили себя выше разлагающегося мира. Но какая музыка, поэзия, литература, фильмы или произведения искусства появились в результате нашего эзотерического сотрудничества? Что произвели наши исследования физической географии в умирающем мире? Те креативные проекты, которые мы планировали и постоянно обсуждали в течение долгих часов в пустующих домах и мрачных квартирах, где вместе жили, вместе курили травку и куда вместе сбегали из павшего мира, сводились к употреблению наркотиков и постоянному глазению в пустоту. Мы стали опустившимися и безнадежными, как и большинство из того, что осталось от мира.

Я думал о тех непонятных каменных фигурах в городе, с отвернутыми лицами. Без Тоби я разделю их судьбу. Холодный, как каменное изваяние, установленное в изоляции. Парализованный отчаянием, ждущий, когда тьма, наконец, окутает все вокруг.

Но если я буду слишком сильно протестовать из-за того, что Тоби меня бросает, он просто пожмет плечами, ухмыльнется и скажет, что я «драматизирую». А затем уйдет в мир комфорта, бледной женской плоти, просторных теплых комнат и богатства, которое вызовет у него беспокойство лишь в связи с возможной необходимостью делиться с кем-либо. А я останусь позади, в месте вроде этого. В мертвом пространстве. О моем существовании за пределами того крошечного мрачного уголка, который я занимаю, он будет упоминать лишь словами: «Когда-то я знал одного парня…» Это будет моей эпитафией, коротким анекдотом, растворившимся в благоуханиях какой-нибудь шумной вечеринки в Париже, Южном Кенсингтоне или Эдинбурге, где привилегированные поздравляют себя с тем, что все еще пользуются привилегиями, несмотря на все произошедшее в мире.

Для меня и для всех, кого использовал он и ему подобные, было бы лучше, если б я задушил его прямо там, в гостевом доме. Одной из пахнущих плесенью подушек, пока он лежал и храпел, словно какой-то насытившийся король, на выцветшем, вышитом «фитильками» покрывале. Я должен был положить подушку на его тонкое остроконечное лицо и давить, пока жизнь не уйдет из него.

Но вместо праведного убийства я покинул неосвещенную комнату. Оставив занавески открытыми тьме и бесконечности, перед которыми мое доверие и надежды выглядели еще более глупыми и жалкими. Спустившись вниз, я вышел из безмолвного дома в холодную ночь, наполненную ревом океана.

Где-то в этом темном городе еще должны подавать еду. Возможно, от горячей пищи мне станет лучше. Но Тоби я ничего не принесу. Утолю лишь собственный голод. Или я должен был подождать, когда он выйдет из наркотического ступора, а затем найти ему еду, как делал всегда? А еще за свой счет, как он