Повести и рассказы - Джо Хилл

в шкафу у Морриса его выходные туфли. Я проскользнул в комнату брата — тщательно застланная кровать, чистый лист бумаги на мольберте, книги в алфавитном порядке — и открыл дверь гардероба. Передо мной выстроилась в ряд вся обувь Морриса, а сбоку стояли зимние ботинки Эдди, те самые, что он сбросил у нас в прихожей, прежде чем спуститься в подвал и исчезнуть там навсегда. Стены вокруг меня вздулись и опали, как пара легких. голова закружилась, если бы я не держался за дверцу шкафа, мог бы и упасть.

В коридоре появилась мама.

— Я тебе кричу-кричу. Нашел?

Я повернул голову и посмотрел на нее. Перевел взгляд обратно на шкаф. Наклонился, достал Моррисовы туфли и плотно закрыл дверцу.

— Да, — сказал я. — Вот. Извини. Отключился на минуту.

Мама покачала головой.

— Все мужчины в этой семье одинаковы. Папочка ваш в облаках полжизни витает, ты по дому бродишь как во сне, а братец твой — богом клянусь — однажды залезет в одну из своих построек и не выйдет уже никогда!

* * *

Моррис сдал экзамен, аналогичный выпускному из старшей школы, незадолго до того, как ему исполнилось двадцать, и затем несколько лет брался то за одну, то за другую работу, живя сперва в подвале родительского дома, затем в съемной квартире в Нью-Гемпшире. Собирал бургеры в «Макдоналдсе», грузил ящики на заводе по производству напитков, мыл полы в торговом центре, пока не пристроился рабочим на заправку.

Когда он пропустил три рабочих дня подряд в «Ситгоу», его начальник позвонил нашим родителям, и они поехали к брату домой. Оказалось, он избавился от всей мебели и развесил по дому белые простыни, которые свисали с потолка, образуя сеть коридоров со слегка колыхающимися стенами. Родители нашли его в конце одного из этих медленно волнующихся коридоров, сидящего голым на пустом матрасе. Он объяснил им, что, если выбрать верный путь среди простынного лабиринта, придешь к окну, из которого виден заросший виноградник, далекие белые скалы и темный океан. Там, сказал он, бабочки и замшелый забор, и ему хотелось туда уйти. Он пробовал открыть окно, но оно было наглухо заколочено.

Только вот окно в квартире Морриса было одно, и выходило оно на заправку. Через три дня он подписал принесенные мамой бумаги, согласившись на добровольное переселение в Уилбрукский центр психического здоровья.

Мы с отцом помогли ему переехать. Стоял ранний сентябрь, и казалось, мы просто провожаем Морриса в общежитие какого-нибудь колледжа. Ему выделили комнату на третьем этаже, и папа настоял на том, что сам донесет по лестнице тяжелый, с латунными петлями чемодан. Бухнув его у изножья кровати, отец посидел, держась за запястье. Он весь взмок, круглое пухловатое лицо стало тревожного пепельно-серого цвета. Когда я спросил, в чем дело, он объяснил, что потянул руку, пока тащил вещи.

Через неделю, день в день, он сел в кровати так резко, что разбудил маму. Она, раскрыв глаза, уставилась на него. Отец держался за то самое запястье и шипел как змея — глаза вылезли из орбит, вены на висках вздулись. Умер он минут за десять до приезда «скорой» от обширного инфаркта. Мама последовала за ним через год. Рак матки. От интенсивной терапии она отказалась. Израненное сердце, отравленное лоно.

Я живу в Бостоне, почти в часе езды от Уилбрука. У меня вошло в привычку навещать младшего брата каждую третью субботу месяца. Моррис любит расписания, правила, обычаи. Ему нравится точно знать, когда я приеду. Мы вместе гуляем. Он подарил мне кошелек из изоленты и шляпу, оклеенную коллекционными крышками от бутылок. Куда делся кошелек, я не знаю. А шляпа лежит на шкафу, у меня в университетском кабинете. Иногда я беру ее и зарываюсь в нее лицом. Она пахнет братом, пылью и подвалом родительского дома.

Моррису подобрали работу в Уилбруке, и последний раз, когда мы виделись, он был занят. Я проезжал мимо в рабочий день и заскочил к нему, нарушив наше привычное расписание. Мне подсказали, что искать его надо в зоне погрузки, за кафетерием.

Он и был там, в проходе около служебной парковки, за мусорными баками. У стены, где работники кухни сваливали пустые коробки, собралась уже целая гора. Моррису дали задание сложить их в пачки и перевязать шпагатом к приезду мусоровоза.

Стояла ранняя осень, верхушки гигантских дубов за домами только-только зазолотились. Я постоял у контейнеров, наблюдая за братом. Не замечая меня, он держал двумя руками открытую с двух сторон белую коробку, вертя ее то так, то этак, рассеянно поднимая к глазам, как подзорную трубу. Его светло-русые волосы стояли сзади торчком, будто корова лизнула. Он что-то гудел себе под нос, задумчиво и чуть фальшиво. И тут мир качнулся; пришлось схватиться за мусорный бак, чтобы не потерять равновесие. Потому что я расслышал песню.

— Муравьи идут строем один за одним… — напевал Моррис, крутя коробку. — Ура! Ура!

— Замолчи, — приказал я.

Сперва брат уставился на меня, не узнавая. Потом взгляд его прояснился, уголки рта растянулись в улыбке.

— О, Нолан, привет! Поможешь?

Я подошел ближе на негнущихся ногах. Про Эдди Прайора я не вспоминал уже бог знает сколько. На лбу выступил пот. Я взял коробку, сложил ее и пристроил на начатую Моррисом стопку.

Мы немного поболтали, даже не помню, о чем. Как у кого дела. Сколько денег Моррис скопил.

— Помнишь мои детские постройки? — неожиданно спросил он. — Те, в нашем подвале?

На меня опустилась стылая тяжесть, будто кусок льда навалился на грудь.

— Конечно. А что?

Моррис помолчал, складывая очередную коробку.

— Думаешь, я его убил? — наконец спросил он.

Мне стало трудно дышать.

— Эдди Прайора?

Само упоминание имени вызвало тошноту, обморочная легкость зазвенела в висках и перетекла в затылок.

Моррис непонимающе посмотрел на меня, затем поджал губы.

— Да нет, папу! — ответил он так, словно это было очевидно.

Взял очередную длинную упаковку, посмотрел сквозь нее.

— Он всегда носил мне такие с работы. Потому что понимал, как это захватывающе — держать новую коробку и не знать, что в ней. Что за неизведанные миры она скрывает. Снаружи-то этого не видно. Наружность безлика.

Мы сложили почти все коробки в одну большую плоскую пачку. Я хотел скорее закончить, зайти в дом, поиграть в холле в пинг-понг, оставить позади и это место, и этот разговор.

— Теперь надо чем-то связать? — спросил я.

Брат опустил глаза на стопку сложенного картона.

— Нет, давай оставим так. Сам потом справлюсь.

* * *

Уезжал я в сумерках, просторное и безоблачное небо над Уилбруком стало бледно-сиреневым. Моррис махал мне