Операция «Турнир». Записки двойного агента - Анатолий Борисович Максимов

Из Мексики поступала обширная информация из нефтяной области, из Англии – по специальным материалам: пластмассам, смазкам, покрытиям и каучукам для нужд авиационной техники.

Информация из Франции и Израиля поступала главным образом по твердым ракетным топливам. Парижская резидентура сообщала об исследованиях во французских центрах в этой области. Но это было «кое-что», а вот основные материалы, идущие из Франции, принадлежали американским фирмам. Причем не только по контрактам с Министерством обороны США – мы чувствовали, что французы ведут научную и техническую разведку против своего партнера по НАТО. Французы добывали эти материалы для себя, а наш источник из аэрокосмического исследовательского центра Франции передавал их копии советской разведке. То же самое происходило с разведывательными возможностями нашего источника в Израиле.

История «атомного шпионажа» еще не стала достоянием гласности в моей стране. Мы стыдливо отрицали участие советской разведки в похищении секретов создания американцами атомной бомбы. И это в то время, когда в судебном порядке такое участие было доказано и воробьи на крышах всего мира уже чирикали о роли нашей разведки в создании отечественной атомной бомбы. В начале шестидесятых годов мы уже имели собственную бомбу оригинальной конструкции и водородную не менее оригинального решения. Но над «атомным шпионажем» витала тень загубленных жизней супругов Розенберг, которые не признали себя виновными в хищении атомных секретов и отрицали связь с советской разведкой. Это стоило им жизни. Они мученически приняли смерть на электрическом стуле.

Постепенно я узнавал от своих коллег о роли нашей разведки в проникновении в «Манхэттенский проект» и участии в этой беспрецедентной акции нашего начальника Квасникова, его помощника Барковского и затем пришедшего в отдел Анатолия Антоновича Яцкова.

Квасников любил беседовать с теми, кто непосредственно вел оперативные дела разведчиков за рубежом. Поэтому вызов к нему меня не насторожил. В назначенное время я был у кабинета 802, откуда направлялась и материализовывалась работа НТР.

Кабинет был в меру просторен и удобен для работы: широкие окна, большой дубовый стол еще дореволюционной выделки с набором канцелярских инструментов на нем. Вдоль стены – просторный книжный шкаф, в основном со справочной литературой. На стенах – таблицы и графики со значками, понятными только посвященным. Хозяин кабинета – худощавый, симпатичный человек с проницательным взором и доброжелательной улыбкой.

– Садитесь, – указал Квасников на стул. – Как обживаетесь на новом месте?

Это был мой первый вызов к руководителю, и я, весь подтянувшись, коротко изложил свои впечатления. Глаза Квасникова светились живым интересом к собеседнику. Зная его нетерпеливую конкретность в беседах, я приготовился отвечать на вопросы коротко и четко.

– А знаешь ли ты, Анатолий, – Квасников перешел на «ты», чем очень меня удивил, – мы с тобой коллеги: на гражданке и твоим и моим делом были боеприпасы, а точнее – взрывчатые вещества и пороха.

Невысокая крепкая фигура прохаживающегося по кабинету временами вспыхивала облачком искристых седых волос, когда голова оказывалась против солнечного света, обильно льющегося в окна восьмого этажа.

Я был весь внимание. Но ни волнения, ни тревоги от общения с руководителем я не испытывал – атмосфера в кабинете была более чем доверительной. И создал ее за считаные минуты человек номер один в НТР.

– Химическому направлению НТР вменяется обслуживать все, что летает, плавает и бегает по земле. Речь идет не только о наполнении ядерным и взрывчатым веществом ракет и снарядов, но и о высококачественных материалах, без которых военная техника не полетит и не поплывет. Сейчас это специальные пластмассы и каучуки, смазки и покрытия, работающие в условиях высоких и низких температур и агрессивных средах. И еще – химическое оружие, технология производства твердых ракетных топлив.

Квасников внушал мне, казалось бы, общеизвестные истины, но это говорил идеолог НТР, и потому его слова западали мне в душу на многие годы.

Таким я Квасникова больше не видел. Прошло еще несколько мгновений, и под тяжестью забот Квасников угас, его раскованность исчезла, уступив место голому рационализму. Передо мной вновь был мой руководитель – «застегнутый на все пуговицы».

– А пока, до отъезда в Израиль, удели внимание «крыше» – готовь легенду твоей работы за рубежом.

Так я впервые услышал, что мне предстоит поездка в Израиль.

– Готовься тщательно. Главное направление – химия. Побольше читай литературу о разведке, и не только о советской. Кстати, ты читал перевод книги американского разведчика Фараго?

– Да, конечно. В разведшколе нас такой литературой не баловали. Я изучил книгу тщательно. Разведка – чужая; а вот мысли в его воспоминаниях интересные…

– И что больше всего обратило на себя внимание? Ну, например, в его оценке русской разведки, нашего разведчика?

Книгу я действительно штудировал основательно, делая выписки. Она хранилась в спецбиблиотеке под грифом «ДСП» – для служебного пользования. Это было издание «Академкниги», но для узкого круга лиц: партийной элиты, госбезопасности, МИДа. Идеологические шоры не допускали простого советского смертного до литературы о чужой разведке, тем более что супершпион из США был венгерского происхождения.

Выступая ярым антикоммунистом на страницах своей книги в пятидесятых годах, лет через двадцать Фараго стал бывать в СССР в числе делегатов от американской организации в защиту мира от угрозы атомной войны.

– Фараго отзывается о наших разведчиках, как настроенных на командное руководство, говорит как о догматиках: «Они быстрее прекратят выполнение разведывательного задания, чем нарушат инструкцию Центра…»

– Верно, верно. А если серьезный риск в архиважном для страны деле?

Так и не ответив на заданный себе вопрос, Квасников дал краткие указания по оперативному делу, ради которого он вызвал меня к себе. А может быть, этот вызов был только предлогом для знакомства с новым сотрудником?

– Ищи нетрадиционные решения, – напутствовал он меня. – Говорят, Бог создал Землю за шесть дней. Думаю, это неверно: Он сотворил ее за один день, а пять дней думал, какой ей быть. Если придут в голову интересные мысли, приходи за советом. Если я еще буду во главе НТР… Думай и приходи.

Может быть, он предчувствовал, что через год судьба уготовит ему удел быть отлученным от любимого детища – НТР, которому он отдал всю жизнь, позволяя себе спорить даже с самим Берией. Это будет в высшей степени несправедливо и для Квасникова, и для дела разведки. Он создал новую и весьма совершенную структуру по «взлому» строгого эмбарго на передовую науку и технику Запада. Он был вынужден передать НТР новому начальнику, главная заслуга которого – удачная женитьба на дочери крупного военоначальника. Еще до шестидесяти лет, полный сил и глубоко уважаемый в среде профессионалов, Квасников станет вначале консультантом при начальнике разведки, а затем будет отправлен в запас, на пенсию.

Обо всем этом