«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

взгляд, положения этой статьи как будто во многом созвучны позиции властей. Однако при более внимательном прочтении можно заметить, что в «Военном голосе» акцент делается на правовом воспитании нижних чинов, привитии им основных знаний о роли армии в конституционном государстве при сохранении любых личных убеждений и их полной неприкосновенности, тогда как официальная газета Военного министерства «Русский инвалид» скорее агитировала за более эффективную патриотическую мобилизацию армии для борьбы с революционными тенденциями. В статье «Военного голоса» подчеркивалось, что армия должна стоять выше «политической борьбы», партийных и групповых интересов. Это имеет особенное значение в свете того, что в дальнейшем на страницах газеты развивалась мысль о том, что армию стремится сделать своим орудием «придворная» или «бюрократическая» партия, применяющая вооруженную силу против народа, встающего на борьбу за свои законные права или требующие справедливого удовлетворения имущественные нужды. Мотив «придворной партии» предельно прост – она обороняет свое привилегированное положение, отстаивает свои эгоистические, не имеющие ничего общего с народными и общегосударственными, интересы. Именно чрез эту призму в «Военном голосе» воспринималась передача воинских команд в распоряжение гражданской администрации для охранной службы и участия во всевозможных «карательных экспедициях».

«Военный голос» вполне закономерно выступал за верховенство закона и в самой армии – в отношениях между начальниками и подчиненными, офицерами и нижними чинами. Развитие правовой сознательности военнослужащих должно было, с одной стороны, привести к уменьшению жестокости и насилия при исполнении армией своих обязанностей по охране порядка внутри страны, а с другой – к прекращению злоупотреблений властью в самой армии. Эту мысль развивал в статье «Войско и закон» князь Друцкой: «Наша армия требует радикального лечения. Сущность его должна заключаться: в увеличении правовых познаний как офицеров, так и нижних чинов, в создании привычки ставить закон выше всяких своих желаний и вкусов, в проведении этой границы в армии от первого до последнего человека, и наконец – в установлении полной гарантии охраны закона. Эту последнюю задачу в государстве может выполнить только суд, в данном случае, военный суд, независимый в своей подзаконной деятельности от желаний административных и кассационных инстанций» (1 января).

Нисколько не удивительно, что на страницах «Военного голоса» подвергался резкой критике «драконовский» закон 21 декабря 1905 г., запрещавший военнослужащим присутствовать в собраниях, на которых обсуждались или даже только затрагивались политические вопросы. «Закон 21-го декабря появился через два с небольшим месяца после Манифеста, возвестившего новый государственный строй и незыблемые начала гражданских свобод. Последствием этого манифеста могло быть – или сохранение прежнего объема свободы военных, или ее расширение. Получилось обратное. Если в армии мы будем идти и далее тем же путем, то в “свободной России” народится новый класс “несвободных служилых людей”», – констатировал обозреватель «Военного голоса» (4 января).

Злополучный закон вызвал отклик и у читателей газеты. В напечатанном письме одного из них, подписавшегося псевдонимом «Сабля», говорилось, что офицерам необходимо разрешить присутствовать «на заседаниях, сообщениях, лекциях, происходящих на законном основании в собраниях, разрешенных законом партий, без права, конечно, принимать участие в прениях, произносить речи и т. п. В последнее время на офицеров прямо налагается обязанность, требуется <…> разъяснять нижним чинам политические вопросы, знакомить их с политическими партиями и их требованиями. Чтобы разъяснять, надо самому знать, а чтобы знать, надо прежде узнать. <…> Посещение заседаний и сообщений, организуемых партиями, могло бы <…> дать офицерам знакомство с политическими вопросами и партиями, с их задачами и стремлениями» (8 января).

Критическому разбору закона 21 декабря был посвящен еще один материал газеты. На этот раз акцент делался на непродуманности формулировок закона, размытость и неточность которых была непозволительной для юридического акта. При строгом прочтении закона оставалось сделать вывод, что обсуждение каких бы то ни было касающихся политики вопросов (в том числе и международных) являлось недопустимым даже при частных контактах военнослужащих. Комментируя избыточную строгость закона, автор статьи счел нужным подчеркнуть, «что главные и коренные причины брожения в армии, как это ясно показали последние события, заключаются не в увлечении военными чинами новейшими политическими течениями, а во внутреннем неустройстве самой же армии» (12 января).

«Военный голос» пытался создать картину недовольства военнослужащих на местах стеснением их гражданских прав. Корреспондент газеты передавал, что оренбургские казаки станицы Магнитной после опубликования Манифеста 17-го октября возлагали «большие надежды на свое ближайшее начальство, думая, что оно придет казачеству на помощь, что казаки со всеми гражданами Империи наравне будут иметь свободу слова, свободу съездов, союзов и неприкосновенность личности», однако их ждало разочарование, так как представитель войсковой администрации «объяснил во всеуслышание, что манифест 17 октября 1905 года до казачества совершенно не касается, а все блага, дарованные государем императором этим манифестом, на казаков не распространяются» (3 января). «Все родные сыны государства, а казаки – пасынки!» – сетовали по словам корреспондента «Голоса» обиженные жители станицы (3 января).

В контексте свободного распространения в войсках «черносотенных» прокламаций и множественных случаев открытого участия офицеров в деятельности правых организаций «Военный голос» воспринимал закон 21-го декабря в качестве односторонней репрессивной меры, позволявшей под малейшим предлогом подвергать преследованию или изгонять со службы заподозренных в неблагонадежности военнослужащих (как нижних чинов, так и офицеров). Вдвойне неприемлемым для газеты было то, что все это совершалось под лозунгами ограждения армии от участия в политике. Полковник П.И. Залесский в одной из своих статей разоблачал лицемерие властей, принимавших самые жесткие меры против левой агитации в войсках и при этом способствовавших агитации правой: «Всякий знает, что войска ограждаются от проникновения к ним “прокламаций” всевозможными мерами, включительно до избиения господ разносителей прокламаций и до запрещения выписывать в офицерские собрания некоторые газеты. Так думал я до последнего времени. Теперь, однако, приходится убеждаться, что запрещение относится только к прокламациям крайнего “левого” или даже просто “левого” направления и к либеральным газетам; прокламациям же крайних “правых” тенденций, т. е. не признающих основ нового (выделено в тексте. – А. Ф.) государственного устройства, возвещенного стране манифестом 17-го октября, не только не закрыт доступ к войскам, но таковые литературные произведения даже поощряются, ибо выпускаются в виде приложений к военным журналам, или самими предприимчивыми авторами, рассылающими свои произведения, впрочем, не даром, а за 2–6 копеек за прокламацию» (17 мая). Далее, насмешливо комментируя отрывки из текстов прокламации, Залесский раскрывал предполагаемые цели их распространителей: «“Мы сумеем постоять царя, за себя и за честь земли русской, и не сломить врагу нашей стойкости, не сломить ему нашей совести” (из черносотенной прокламации. – А. Ф.). Бога побойтесь, г. автор: кто собирается покупать вашу совесть? Да и есть ли она у вас? Население гибнет под