Вечный день - Юлиус Фучик

«Маковей, это ты рядом со мной?»

«Это я, лейтенант».

«Ты любил ее?»

«Да».

И оба вдруг поняли, что отныне будут до боли близки и дороги друг другу, еще ближе и дороже, чем раньше.

Всю дорогу их видели рядом.

В первом же поселке, через который проходил полк после боя, минометчики увидели Шурину лошадь. Она стояла на площади среди громкоговорителей, высоко подняв голову, окруженная чехами и чешками. Сбруя на ней уже была в порядке, седло на месте. Радостные, шумливые как птенцы, ребятишки толпились вокруг лошади, наперебой хватались за стремена, просили отцов, чтобы подсадили в седло. Взрослые подсаживали их по очереди. Каждую минуту в седле появлялся, счастливо оглядываясь вокруг, новый светловолосый всадник или юная храбрая всадница. Вся залитая солнцем, площадь звенела детским щебетом.

Перевел с украинского Л. Шапиро.

Юзеф Озга-Михальский

КРАХ

Под канцелярией «третьего рейха», прикрытые железобетонными доспехами, стыли тела живых манекенов. Груды шоколада и сухарей заполняли бункер. Эсэсовские охранники караулили вход, а их фюрер, озираясь на восток, север, запад и юг, фыркал пеплом и давился дымом. Отовсюду надвигалась катастрофа. Немцы остановились в своем галопе, в езде на железных ослах, и уже не могли двинуться ни вперед, ни назад. Их логово являло собой образ погрязшего в нечистотах вертепа. Буря вбила притон под скалы, и море с ревом врывалось в его нутро. Это уже была всего лишь бетонная пещера, могильный склеп, обложенный глыбами кварца, живое кладбище, которое в любой миг могло быть сметено одним мановением пальца советской артиллерии. Гитлеровский караульный видел вонзающиеся в стены бункера красные языки огня, которые плясали по городу, напоминавшему горящий торфяник. Пылали дома и улицы, старательно ухоженные парки и площади, горели люди и не доеденные огнем призраки; рыхлый пепел покрыл город. В бункере стреляли пробки шампанского, от очередной свечи поджигалась очередная сигара, слух улавливал взрывы бомб и бульканье пуль. Мощная буря стучалась в окна, словно желая проверить: есть ли внутри то, что она ищет? Проржавевшие генералы бегали с картонными папками, рассыпавшимися у них в руках вместе с неотправленными приказами, вместе с крошащимися проводами телеграфа.

Бункер Гитлера был подобен катафалку с еще живым трупом, который бродил под бетонной крышей, пил кофе и все еще противился приближающейся смерти. Здесь ничто не принадлежало собравшимся владельцам; даже поражение не принадлежало им, ибо, в сущности, оно принадлежало народу, пока еще отождествляемому с ним. Теперь здесь был временный адрес основного поражения, которое с трудом примерялось к тесноте бункера и не могло понять, как же могло быть автором и исполнителем нечто столь ничтожное. Именно поэтому архитектор, победы не вонзил веху на бункер, а водрузил свой стяг на скелет рейхстага. Здесь ничто не предвещало спасения; все, что копошилось в бункере, было муравейником недонесенных мыслей, иллюзий, что кто-то, подчиняясь приказу, все еще торопится на свой пост.

Гитлер, не слыша страшных звуков уличных боев, появился в зале оперативных совещаний с лицом клоуна, скрывающего игрой разрисованной физиономии фальшь своих поступков и мыслей. У его лица, словно вылепленного из ваты и обтянутого кожей, были обвисшие брови и дряблый подбородок. Всем было ясно, что миф о его величии основан на жульничестве, и никто уже не жаждал его взглядов, они не стоили ни единого пфеннига. Он шел на ватных ногах, с бессильно свисающими руками, он как бы ползал в атмосфере захлопнутого бункера, среди офицеров и генералов, валявшихся в собственных нечистотах подобно загарпуненным акулам. Вентиляторы нагнетали под низкий свод пещеры тошнотворный запах разложения огромного города, стены дрожали от бомб и снарядов. Фигура Гитлера извивалась подобно гусенице, выкарабкивающейся из кокона, и впитывала в себя этот тошнотворно-сладкий запах, нездоровый смрад распада «третьего рейха». Генералы и офицеры, заботившиеся уже только о себе, о том, чтобы пережить осаду и скрыться при первой же возможности, стали всего лишь нерадивым гарнизоном, они стояли и лежали, словно свесившись через борт корабля, который через минуту должен затонуть. Мешок опилок, заполнявший мундир Гитлера, застыл на дряблых ногах. Дилетантски расставленные декорации кошмарного фильма расползлись по всем швам. Казалось, Гитлер скажет им что-то из области тех мистических пророчеств, о которых разглагольствовал прежде. Но ни он, ни они ничего такого сказать не могли, смотрели в темные гроты окон, на лохмотья своих тел, смотрели, ничего не видя, не испытывая ни стыда, ни гордости, ни желания умереть с честью.

— Господа! Я решил застрелиться…

— Хайль!.. — выкрикнули все, надеясь, что если это произойдет, то они смогут разбежаться каждый в свою сторону.

— Господа, откройте дверь…

Сдерживая дыхание, они считали шаги, а когда он скрылся — ожидали выстрела. Но то, что было скелетом, обложенным опилками, не торопилось умереть. Выстрела не было. Мраморная комната напоминала теперь убогую лавчонку, в которой кто-то торговался с продавцом из-за последней бутылки пива.

— Пойдите туда кто-нибудь!..

Один из офицеров отстегнул от пояса пистолет и, не спеша, словно само время дуло ему в лицо, толкнул дверь и выстрелил. Капли пота покрыли лица генералов, волна отлива развернула их к выходу, они почувствовали облегчение, словно им вырезали больную печень.

— Готово?

— Вынести и облить бензином!

Две группы по четыре человека поспешно выбросили два трупа во двор. Все заспешили и выглядели теперь как злодеи, которые хотят выкрасть еще и собственную шкуру. Страх их лиц, сумятица бегства и стук сапог по плитам двора далеки были от строгого порядка полковых штандартов и четкости приказов — ничего из этого не уцелело. Океан войны, нависший над Берлином, делал атмосферу душной и тяжелой. Беглецы выскальзывали из бункера подобно утопленникам, протискиваясь сквозь щели клетки, сооружение которой обошлось им в четыре года войны.

В тот день, после артиллерийской подготовки, Советская Армия начала общий штурм города и прорвала все внутренние линии сопротивления. Победоносные войска пробились через каналы и мосты, через площади и улицы, через весь невероятный и многоярусный бред смертоносных препятствий, пульсирующих тотально и до конца, вплоть до скрежета ключа в бункере Гитлера. Город был взят, и величие победы простерлось над огромной зоной руин, которые стали всего лишь документом окончательного поражения. Обратив свое варварство против самой себя, зловещая прусская культура скалила на людей зубы трупа. Осязаемая телесность поражения превратилась в факт истории, а костюм «третьего рейха» перестал быть неизвестно откуда появившимся одеянием Гитлера. Общепринятые нормы пришли в четкое взаимосоответствие с телом и душой, тесно прилегая к ним. Борьба между кровавым гангстером и федеральным агентом совести «третьего рейха» выплеснула