«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Сергей Эдуардович Зверев

Как бы то ни было, но в его царствование система уставных документов обрела невиданную дотоле стройность и законченность, при явной ориентации на боевую, или полевую, согласно принятой в то время терминологии, службу. Вопросы, касающиеся ведения боя, окончательно сосредоточились в уставах полевой службы; а вопросы обучения войск – в строевых уставах. Последние стали много короче и конкретнее. В «Уставе строевой пехотной службы» (1900), например, описание строевой стойки уместилось в 45 слов, что выглядит прогрессивно, по сравнению с уставом 1881 года[36].

Совершенно блистательны идеи и язык, которым они изложены, «Наставления для ведения занятий в кавалерии» (1912), значительно усилившие аналогичное наставление 1896 года. С первой же страницы (§ 2) декларируется, что «в основу всего обучения должны лечь требования боевые. Конная часть считается подготовленной, если она может выполнить все задачи, которые возлагаются на конницу во время войны» [111, с. 5]. И далее (§ 7): «Обучение должно носить по преимуществу практический характер, подготовляя как отдельных чинов, так и целые части к боевой деятельности и развивая при этом у всех чинов стремление к действиям наступательного характера и к проявлению почина» [111, с. 9].

Практический характер обучения проявлялся хотя бы в том, что во владении холодным оружием нижним чинам полагалось упражняться ежедневно, а каждое учебное занятие, в особенности по обучению производству атаки, непременно должно было производиться с обозначенным противником, играющим роль мишени. Степень условности в обучении резко понизилась: атаки кавалерии на кавалерию стали останавливать за 75 шагов, стрельбу из револьверов и винтовок – за 50 шагов[37]. Каждую атаку в спешенном строю полагалось завершать сквозным движением.

Жалеть в учении солдат стали явно меньше. В отличие от устава 1862 года, отводившего на занятия не более 3,5 часов в день, «считая, в том числе и короткие отдыхи»[38], «Наставление» требовало, чтобы каждый нижний чин был занят около 5 часов в день, да еще «не считая времени, потребного для ухода за лошадью» [111, с. 19]. Словесные занятия по изучению уставов и служебных обязанностей рекомендовалось проводить без зубрежки, стараться использовать, как сказали бы сейчас, кейс-метод – разбирать с солдатами и унтер-офицерами различные ситуации, «требуя решения, как нижний чин поступил бы в том или ином случае солдатской жизни» [111, с. 35].

Помимо занятий с нижними чинами рекомендовалось развивать их кругозор и формировать осознанное отношение к окружающему в процессе духовных, организующихся священником, военно-исторических и общеобразовательных, проводимых офицерами, и медицинских бесед, в которых врач наставлял бы солдат в правилах гигиены. Офицерам свои беседы надлежало вести прежде всего о бое и об обязанностях солдата в бою, и священнику рекомендовалось, помимо прочего, стремиться воспитывать в солдате храбрость, самопожертвование, чувство товарищества и ответственность в исполнении служебных обязанностей.

Ключевым словом «Наставления» и главным качеством кавалериста, на воспитание которого оно нацеливалось, можно считать лихость. Так, в обучении следовало «развивать в людях лихость и неустрашимость, и способность к самостоятельным действиям в отделе[39]» [111, с. 16]. В отношении атаки решительно избавились от всяких экивоков, характерных для устава 1884 года: «Кавалерийская часть в конном строю обладает лишь одним средством для поражения противника – атакой, успех которой зависит от решимости довести ее бесповоротно до конца. Поэтому всякая конная часть должна быть способна по знаку начальника как один броситься в атаку при самых трудных боевых условиях. Идея наступления и бесповоротное стремление вперед должны преобладать во всех занятиях конницы, вселяя в людях убеждение в неотразимости лихой кавалерийской атаки. Для этого, например, должны быть особенно поощряемы: всякий лихой порыв частей, если только он не противоречит в корне обстановке, лихое преодоление препятствий и т. п.; наоборот, следует подавлять всякое проявление колебания и нерешительности» [111, с. 49]. Дух наставления «О службе кавалерийской» вновь витал над русской кавалерией, которой в Великую войну не было равных на полях сражений.

Атака сомкнутым строем, по изменившимся условиям боя, была отставлена без ненужной рефлексии; регулярная кавалерия перенимала казачью тактику атаки лавой, а рутинеров «Наставление» ошарашивало неслыханным прежде: «Необходимо помнить, что нормального боевого порядка не существует, а потому всегда требовать, чтобы распределение частей боевого порядка соответствовало обстановке и чтобы они могли действовать во взаимной связи. При составлении плана действий не так важно знать подробное распределение сил противника, о чем всегда будут смутные сведения, как противопоставить ему свою волю в виде определенного решения вытекающего из обстановки и приведенного энергично, без замедления в исполнение» [111, с. 107].

Наконец-то русские военачальники смогли сделать правильный вывод из «тумана войны» Клаузевица и перестали уповать на всеохватную предусмотрительность приказов и точность движения марширующих колонн. В качестве панацеи вполне здраво стали рассматривать широкий почин частных начальников, самодеятельность которых простирался до того, что их никто не имел права стеснять подробными расписаниями занятий (!)[40], профессионализм офицеров, сметливость, дисциплинированность и воинский дух нижних чинов. Все это было отчетливо прописано в тексте «Наставления».

Кавалерийский офицер должен был во всем служить живым примером подчиненным и быть для них авторитетом. На чем он основывался, устанавливал § 18: «Офицер в коннице должен быть прежде всего кавалеристом. Смелая и искусная верховая езда, полное знание лошади, владение в совершенстве холодным оружием, меткая стрельба, соединенные с глазомером, решительностью и умением быстро и просто привести свое решение в исполнение – суть необходимейшие его качества» [111, с. 16]. Наконец, не только от офицеров, но и (страшно сказать) «высших начальников» потребовали «самостоятельно знакомиться с современным состоянием военного дела и с происходящими в нем изменениями» [111, с. 9].

Читая «Наставление для ведения занятий в кавалерии», понимаешь, почему великие маршалы Победы – К. К. Рокоссовский, Г. К. Жуков – и значительная часть советских генералов-танкистов начинала службу в кавалерии.

Достойным соперником русской была германская кавалерия, как показывает анализ ее строевого устава 1909 г., с которым у нашего «Наставления» можно найти и стилевое, и даже текстуальное сходство. Германский устав написан живым языком, изобилующим концептами «победа» и «слава», и как «воинственными», так и невоенными эпитетами. Например, согласно уставу, кавалерийский начальник должен был обладать особыми качествами: «юношеской подвижностью на лошади; отличным зрением; умением одним взглядом сделать правильную оценку вещей; способностью принимать быстрое решение; твердою волею и способностью выразить ее в ясном, коротком приказе» [118, с. 9]. Устав не чуждался и риторических фигур для обеспечения максимальной выразительности и лучшего запоминания смысла. Так, чтобы подчеркнуть, что преследование отступающего противника должно