Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

не увидели виллы, вместо нее была навалена бесформенная груда камней, бревен и досок. Но что было еще ужаснее — это тишина: никто не бродил среди этих развалин, не было ни малейшего признака жизни.

Оказалось, что все члены этой семьи и два посетителя погибли при этой бомбардировке.

Несколько ранее инженер, обеспокоенный частыми налетами, проинспектировал все близлежащие дома, но лучшего укрытия, чем его погребок, не нашел, поэтому семья инженера, так же как и мы, убегала в лес. Инженера в этот час утра дома не было, он находился на службе в городском муниципалитете. Я помню девочку лет двенадцати-четырнадцати, которая часто бежала передо мною и везла в колясочке двухлетнюю сестренку.

В тот роковой день инженер почему-то утром вернулся домой, и из-за него дома осталась вся семья. Когда объявили тревогу, бежать в лес было уже поздно. Люди, бывшие с ними в минуту, когда загудели сирены, рассказывали, что, услышав сигнал, инженер, улыбаясь, сказал:

— Я верю в свою судьбу… Не может быть, чтобы как раз сегодня нас бомбардировали, но. от судьбы не уйдешь!

Подоспевшая помощь и рабочие вытащили из развалин восемнадцать трупов: всю семью инженера, полицейского, который случайно проходил мимо и, услышав сигналы тревоги, забежал в погреб, и шестнадцатилетнюю девушку — прислугу, которая раньше служила в семье, но, боясь налетов, оставила работу и жила дома; в этот день она пришла навестить своих бывших хозяев. Вместе с хозяевами погиб и верный пес, любимец семьи.

После этой бомбардировки мы аккуратно, при каждой воздушной тревоге убегали в лес. В один из дней Борис с семьей уехал из дому, а я и Таня задержались в городе и решили переждать тревогу в городском бункере. Возвратившись домой, мы узнали, что, вопреки правилам, весь район, прилегающий к шоссе, и лес, в котором мы прятались, разбомбили. Сотни трупов лежали на тропинках и лужайках, прилегающих к шоссе. С этого дня новая тактика в воздушных налетах стала регулярно повторяться. Мы были вынуждены, не ожидая сигналов тревоги, рано, часов в шесть-семь утра, брать с собою необходимое и уходить далеко в лес, прилегающий к австрийской границе.

Так прошла вся зима в бегании в лес и из леса.

Приближался праздник Пасхи. Хотя положение на фронте было очень тревожным, мы легкомысленно решили первый день Воскресения Христова провести дома, в Шопроне. В конце шестой недели поста мы пошли в близлежащую деревню за пасхальными продуктами: творогом, яйцами, ветчиной. Но в какой бы дом мы ни вошли, тотчас же из него выскакивали: в каждом вповалку лежали больные сыпным тифом. Местные жители лежали в домах, а заложники-евреи — в сараях, прямо на голой земле, без всякой подстилки; они лежали почти голые, босые и, несмотря на двадцатиградусный мороз, без одеял. Все евреи были до крайности истощены — кости и кожа. Мы видели, как многие из них падали и больше не вставали, это место стало их могилой. Бани в деревне не было, евреев водили в лес и там заставляли натираться снегом даже при самых сильных морозах.

Мы, как можно скорее, бежали из этой деревни прочь.

На следующий день я, Таня и Борис отправились в другую деревню. За большую плату мы достали продукты, но при выходе из деревни нас задержал патруль, состоявший из местных жителей-крестьян — грубых, малограмотных и тупоумных. Нас стали допрашивать. Узнав, что мы — русские, нас арестовали, твердо решив, что мы — шпионы. Все наши уверения не привели ни к чему: нас посадили в местный арестантский дом, и только на следующий день вызванный немецкий офицер нас освободил.

Наступила великая пятница. Красные, овладев Будапештом, быстро продвигались вперед; город Папа, находящийся в двадцати километрах от Шопрона, был занят ими, — тысяча «гигантских танков» не помогли: они были частью уничтожены, частью — взяты в плен. Падение Шопрона ожидалось с часу на час, бомбардировка производилась по несколько раз в день, в разные часы. Бомбардировали не только эскадрильи, но и отдельные самолеты, обстреливая Шопрон из пулеметов и сбрасывая легкие бомбы. Бегание в лес потеряло всякий смысл, поэтому, забрав теплые вещи и провизию, мы переехали туда на житье.

Будапешт был взят неожиданно и так быстро, что жена и сын не успели его покинуть, остались в городе.

Утром в великую пятницу я и Таня отправились в магазин, где бесплатно раздавали обувь. Получив таковую, мы пошли домой и попали под обстрел русского аэроплана, снизившегося и открывшего убийственный огонь из пулеметов по публике и трамваям. Много людей было убито. Идя по главной улице, я встретил интеллигентного господина, который стал угрожать мне:

— Ах ты, собачья морда! Ты еще здесь? Ну, погоди! — завтра мы тебя повесим на телеграфном столбе!

Я понял, что коммунисты были прекрасно информированы: я никогда не видел этого человека, а он, видимо, знал меня очень хорошо.

Бегство из Шопрона

Ждать больше нечего. Надо было уносить ноги куда глаза глядят. Дома мы никого не застали. В соседних виллах было тоже пусто. Все исчезли кто куда. Мы были одни. Сделалось жутко.

Мы спешно уложили заранее подготовленную четырехколесную тележку. Вещей было много: радио, два больших чемодана с платьем и бельем, матрас, подушки, мешок картофеля, пасхальные продукты, инструменты, шубы. С большим трудом мы вывезли тележку из виллы и добрались до шоссе.

На большой дороге я встретил Бориса, возвращавшегося из леса за продуктами. Я перекрестил его три раза, благословил образом Божией Матери, обнял, поцеловал в последний раз. И мы расстались с ним навсегда. Сильной, нестерпимой болью сжалось мое сердце, грустные мысли овладели мною, невольная слеза скатилась с моих глаз… Мне тяжело было перенести горькую разлуку с любимым сыном и — навсегда.

Борис решил остаться в Шопроне, потому что его жена была на пятом месяце и, кроме того, у них еще трехлетняя дочь Зоя, что исключало возможность нелегкого и опасного путешествия в неизвестность.

Я и Таня перекрестились и, с твердой надеждой на будущее и непоколебимой верой в милость Божию и то, что он не оставит и защитит нас, тронулись в тяжелый, загадочный, чреватый рискованными приключениями путь. Нам нужно было проехать через северную часть города в то время, когда на восточной его окраине завязался ожесточенный бой с передовыми частями красных. Очень мало было шансов на благополучный исход этого путешествия, но другого выхода не было.

Протянув наш воз около километра и выйдя на шоссе, ведущее к австрийской границе, мы пережили первое опасное приключение. На шоссе, по которому мы шли, не было видно