Се плоть моя… Се кровь моя. Одесские рассказы и не только - Алексей Геннадьевич Ивакин

И кошка Алиска была всего лишь первой жертвой.

Вершины многоэтажек осветились восходящим солнцем. Начинался самый длинный день в году. Заканчивалась самая короткая ночь.

Фил и Хохол выбежали на площадь.

Ухнул еще один снаряд, где-то в районе городского пруда.

– Вы где шляетесь? – лейтенант с фамилией Медведь и, естественно, с таким же позывным немедленно наорал на них.

Хохол с его опытом сидения на зонах разного типа никак не мог понять командира роты Медведя. То он добрый, то он злой. То он орет, что не прибрано у печки, то спокойно смотрит на пьяного, того же Хохла.

– Вот как-то так получилось, – развел руками Фил.

А Хохол просто поправил автомат на груди.

– Бегом в оцепление, – спокойно сказал Медведь.

– Мы? – саркастично ухмыльнулся Фил.

– Вы, – серьезно ответил лейтенант и отвернулся.

Если арту ставят в оцепление – значит, все очень серьезно. Наводчиками не разбрасываются.

А Хохол ничего не сказал. Он смотрел на очередь людей. Медленной толпой он шли от «Народного» магазина, очередь их терялась за каким-то поворотом. Они шли молча.

Подходили к автобусу, а если не было автобуса, то к грузовику. Солдаты в пиксельной форме принимали из рук матерей и отцов детей. Совсем младенцев грузили в «скорые». Тем, кому старше трех лет, доставался другой транспорт. Любой другой, кроме гражданского. На блокпостах стояли ополченцы. Легковушки с детьми из города не выпускали. Дети – только централизованно.

Не плакали матери, дети не кричали.

Подошел Медведь. Посмотрел на Хохла, на Фила…

– Если прилет сюда будет, накрывать детей.

– Чем? – не понял Хохол.

– Собой, – Медведь хотел добавить крепкое слово, но рядом были дети.

– Командир, я ж тяжелый, да еще во всем этом… – Фил непонимающе ткнул пальцем в бронежилет. – Я ж раздавлю…

– А ты не дави, – ответил Медведь, отвернулся и пошел вдоль строя.

Люди шли, молча отдавая своих детей солдатам «Призрака». Потом отходили в сторону, кучковались, смотрели в сторону уезжавших в направлении Стаханова, Брянки, Алчевска, а лучше бы в сторону России, детей. Пусть дети носят чужие фамилии. Пусть они не будут помнить родителей. Пусть дети будут живы.

Никто не кричал. Белые лица смотрели из автобусов, белые лица смотрели на грузовики.

Никто не кричал двадцать второго июня две тысячи семнадцатого года, когда украинские «Гиацинты» решили отметить свой праздник.

Люди закричали, когда машины без детей вернулись.

И те солдаты, которые стояли в оцеплении, начали садиться в «Уралы», КамАЗы, а кому повезло, и в штабной желтый автобус.

Город Кировск закричал:

– Не бросайте нас! Родненькие! Ро-о-одненькие!

Толпа бросилась под колеса. Водилы гудели, но это было бесполезно. Женщины стучали в окна – руками, туфлями, палками. Кто-то пустил слух, что «Призрак» уходит и отдает Кировск на растерзание украинцам.

– Не оставляйте нас! – гул толпы становился все сильнее.

Сантиметр за сантиметром, сантиметр за сантиметром, сантиметр за сантиметром.

Кричал Аркадич. Кричал Добрый. Кричали Оскар и Цукер. Кричали все:

– Женщины, спокойно! Мы остаемся здесь!

Но «Призрак» бросил их. Хохол, Рамзаныч, Фил, все другие – бросили их. Всех бросили. Всех тех, которые видели в них защиту.

Солдаты уехали на передовую. Невыспавшиеся, голодные, уставшие. И сразу давшие ответку по позициям нациков.

Несколько десятков СМС осколочно-фугасного типа прилетело по передовой украинской армии.

Где-то к полудню установилась тишина.

Одним было нечем стрелять. Водители типа Рамзаныча спали под тентами, а «Уралы» были уже пусты.

У тех, других, с другой стороны линии фронта, стрелять было некому. Все умерли или стонали под завалами. Умудрились даже пару «коробочек» поджечь.

Рамзаныч потряс головой, попытался вытряхнуть залпы из ушей:

– Я так з-з-заикаться п-п-п-ерестану…

И над степями и терриконами Кировска вновь установилась тишина. До вечера. Но дальше передовой украинцы больше не стреляли. А это нестрашно.

«Мы – мясо. Мы – броня. В нас застревает железо, которое должно было убить детей. А школа? Придет время – восстановим и школу», – как-то так подумал Фил, сняв бандану и вытирая ей пот с лица.

Но вслух об этом никому не сказал.

На следующий день ОБСЕ сообщила, что нарушений Минских соглашений на линии соприкосновения не зафиксировано.

Обе же соприкоснувшиеся стороны обвинили друг друга в провокациях.

То такое. То бывает.

Да пошла ты на хер!

Рассказ

Обычно Москва встречала Иванцова солнцем, провожала дождем. И этот раз не стал исключением. В шесть утра небо было синее-синее, а днем уже случился ураган. Правда, ураган Иванцов проспал. Заехал к другу, там его и вырубило так, что он не слышал ни ударов грома, ни грохота поваленных деревьев, ни воплей автомобилей, ни звона разбившихся стекол. Спал. Когда же проснулся, обалдевший Леха ему сообщил:

– Вот ты спал, да? А пока спал, в Москве шестнадцать человек погибло от удара стихии.

– Да? – удивился Иванцов, разминая лицо. – У нас безопаснее, пожалуй.

– Хм, как сказать, – неопределенно ответил Леха.

А потом они поужинали и без лишних сантиментов попрощались. Леха ехал на работу в ночную смену, Иванцов – на Курский вокзал.

Как ни странно, поезд «Санкт-Петербург – Челябинск» шел через Москву и останавливался на час как раз на Курском. Остальные до Кирова шли с Ярославского.

В десять вечера уже шел мелкий дождь. А вот тучи фиолетово и страшновато клубились – шли они низенько. Нет, не так. «Низэнько».

В переходах метро Иванцов, как обычно, запутался. И, вместо того чтобы выйти сразу в здание вокзала, вышел под дождь. Пришлось бежать, морщась от струйки, затекавшей за воротник. Хорошая форма «пиксель», но не в дождь.

До отправления еще час. Еще можно выпить чаю. Или какао. Да, лучше какао.

На входе в вокзал его остановили. Иванцов скинул на ленту рюкзак и сумку. Суровые дяденьки в черной форме уставились в мониторы. Тут же подскочил наряд милиции. Ой! Полиции. Милиция сейчас – это он, рядовой Иванцов. С красным флагом, перечеркнутым Андреевским крестом на шевроне левой руки. А на правой эмблема ОМБР «Призрак». Которая уже давно не ОМБР. Но к этому шеврону даже комендачи Алчевска и Луганска претензий не имели. А тут российская полиция.

– Поднимите руки, пожалуйста.

– Да без проблем, – Иванцов заложил руки за голову и расставил ноги.

– Сидел, что ли? – бесстрастно спросил полицейский.

– Чего вдруг? – изумился Иванцов.

– Ну, так, – пожал плечами сержант. – Знаешь, как правильно вставать.

– Да меня за последние сутки пять раз обыскивали.

– Это где? – глаза полиционера сощурились, а его напарник потянулся к дубинке.

– Где, где. На луганской таможне, на российской, на «Красногвардейской», станции метро,