Се плоть моя… Се кровь моя. Одесские рассказы и не только - Алексей Геннадьевич Ивакин

Кошаки мурлыкали, положив головы на мягое брюхо пса, тот тяжело дышал. Ночами, когда становилось прохладно, они бродили по двору. Иногда они находили пустые банки, вылизывали их, иногда ранили языки о кромку. Банки были вымыты кипятком, но запах, манящий запах, все еще оставался на их чистых стенках.

Однажды ночью один из кошаков умер. Стая не стала его есть.

Тем утром пес, пошатываясь от усталости, все же вышел к людям. На его широкой спине сидели тощие кот и кошка.

– Ты гляди, какой шиномонтаж, – один из мужчин показал топором на странную процессию. Оглянулась женщина, медленно помешивавшая вкусное варево на костре.

– Ох ты, – удивилась она. – Это кто?

– Кавказец…

– Бешеный?

– Да ну, бешеный котов не стал бы возить на себе. Епт, чего только на этой войне не бывает.

– Войне, войне… Свинне! – воскликнула женщина.

– У тебя есть чем покормить?

– Сдурел? У меня детей нечем кормить.

– Да ты посмотри на них. Его б помыть, покормить, цены бы не было. И цвет такой… Чисто персик. Эй, Персик!

Пес с новым именем Персик подождал, пока коты спрыгнули на землю. Сел в тенечке. Вывалил язык и поднял лапу. Он никогда так раньше не делал, но почувствовал, что именно сейчас, именно в эту минуту так надо сделать.

– Ну дай чуток сухарей-то, – возмущенно сказал мужчина.

– Да каких сухарей, я им сейчас бульона наплескаю в банки.

Звери сидели как прикованные. Перед ними стояяли банки с горячей водой. По поверхности плавали редкие жиринки. На банках было крупно написано: «Не для продажи», но Персик и коты читать не умели. Вернулся мужчина. Он высыпал в воду сухарей, немного вермишели и еще – о, чудо! – бросил в каждую из банок по одной куриной косточке. Без хрящиков, ну да ладно.

– Вот, по соседям пошукал… Звиняйте… – смущенно сказал он зверям. – Снидайте.

Обжигая носы, фыркая и чихая, они сглотнули еду в несколько секунд. Персик нерешительно завилял хвостом, а кот и кошка отошли в сторону и замурлыкали. Мужчина развел руками, мол, больше ничего нет. Люди ушли в Дом. Пес нашел убежище под детской горкой, в тенечке.

Где-то через час – у котов и Персика часов не было, зато были у мужчины, – так вот, где-то через час кормилец вынес им вареной картошки. Коты отказались, а Персик нет. Он такого никогда не ел. И, наверное, в прошлой жизни сильно удивился бы, если бы его попытались накормить таким. Но началась другая жизнь.

Он освоился и перестал стесняться. Он ходил по двору Дома, решив, что это его стая. Практически у каждого костра – а их были десятки, он, огромный, зубастый, грязный, лохматый, находил немного еды. В благодарность по ночам он ходил вокруг Дома и гавкал на каждое подозрительное шевеление ночных теней.

Коты чуток округлились, снова начали презирать Персика, но так, для проформы. Это не мешало им иногда приносить псу пойманных крыс. Странно, но в годы войны толстеют именно крысы.

Днем же он охранял человеческих щенят. Те собирались стайкой, играли возле горки в прятки и пятнашки. Персик ходил вокруг и подозревал любых чужих взрослых. Он хорошо чуял, что вот это мама или папа, а вот это чужой. Днем он не рычал, не лаял. Просто подходил и смотрел исподлобья. Он научился терпеть и даже иногда радоваться, когда его гладили люди. Глухо рычал он только тогда, когда пытались снять ошейник с карабином и обрывком цепи.

Однажды приехала машина с пятнистыми людьми. От людей пахло нехорошо: металлом, порохом и бензином. Но был и другой запах: макарон, гречки, сахара и курятины. Это был хороший запах. Из машины стали выгружать коробки. Персик сидел и смотрел, как выгружают их. Потом из коробок начали раздавать банки и пакеты жителям Дома. Персик знал, что это хорошо, поэтому не напрягался. Но подозревал все равно.

Вот в этот момент он услышал Грохочущую Смерть. Смерть, от которой уехал его Хозяин. Он завыл, заскулил, завертелся, загавкал. Люди его не поняли. Тогда он дернулся, схватил за штанишки самого маленького из людских щенков, но осторожно, чтобы не прикусить тонкую кожу. Очередь закричала тонкими голосами, кто-то кинулся за Персиком. Пес рванул в кусты, проскочил там, сунулся в открытую дверь подъезда, выскочил снова во двор и яростно загавкал на небо. Подбежавший пятнистый дал короткую очередь. Пес упал. В его стекленеющих глазах отразились стрелы падающих «градов».

Персик так и не узнал, что первый залп прошелся смертью перед Домом, что он никого не спас. Люди успели разбежаться по подвалам до второго залпа. Налет был коротким: минут пять, семь. Одна из летающих Смертей попала в тело Персика. От него остался лишь обрывок цепи: он зацепился за детскую горку.

Через несколько недель родила кошка. Котят чуть позже разобрали по семьям.

Как-то так сложилось, что всех котят, даже девочек, назвали Персиками. А цепь куда-то пропала.

За водой вдоль маячков

Рассказ

Утреннему стуку в дверь Палыч не удивился.

Город жил утром. Вот как война началась – так и утром стали жить. Примерно в час дня жизнь уже замирала – не работали магазины и парикмахерские, поликлиника и администрация, сантехники и повара. Только один магазин в центре и рядом кафе работали до десяти вечера. Забавно, конечно, когда с одной стороны канонада, с другой дискотека.

Ну вот половина седьмого, а в дверь кто-то настойчиво стучит.

Палыч нащупал ногами тапочки, рукой – очки.

«Забавно, – подумал он. – Забавно, что слух на войне имеет большее значение, чем прочие чувства».

Конечно, это стучалась не Валька с третьего этажа, не Игнат с восьмого. Они по-разному колотят в дверь. Валька настойчиво, но стеснительно. Она боялась жены Палыча, даже после смерти Маргариты Петровны. Словно тень ее все так же бродила по подъезду.

Ритульку Палыч взял в жены еще в начале шестидесятых. С маленькой хохотушкой они объездили половину Союза – от Байкала до Вильнюса. А потом командировались сюда, на Донбасс, да и осели под Ворошиловградом. До Одессы ездили в отпуска в Крым, в Бердянск по путевкам и дикарями.

По выходным Палыч играл на саксофоне, и собиралась вся улица слушать Глена Миллера и Дюка Эллингтона.

А потом пришла старость, с ней болезни. Палыч уже не мог дуть – силикоз, болезнь легких, болезнь шахтеров. Саксофон замер на настенном ковре, блестя зайчиками на утреннем солнце. Ритульку разнесло диабетом, она превратилась в Маргариту Петровну. Вместе с болезнями кончилось и государство. Внезапно Маргарита Петровна и Палыч стали гражданами