Вещи мертвого человека - Дмитрий Валерьянович Лекух

года назад, причем именно что навсегда. Без шансов, несмотря на некоторые остатки взаимной симпатии. Это было банально невосстановимо. И зарабатываю я прилично больше, чем этот балбес. Барышня все-таки востребованная. Сериалы, то-сё. Сейчас вон к вам на телек зовут, программу какую-то вести. О трудностях изломанной женской судьбы – о чем же еще? Не знаю, не знаю. Канал так-то серьезный. Мне для дополнительной раскрутки самое то. Да и деньги, в общем, вполне адекватные. Людям за такие деньги не одну смену на кино приходится пахать. Я б даже тебя пригласила, как соведущего, да ведь не пойдешь. Не в этом дело…

Я коротко киваю.

Тогда – понятно.

Согласен.

Сколько зарабатывал и, тем более, сколько торчал денег всем знакомым и не очень знакомым ее разухабистый бывший муженек, я тоже приблизительно представляю. Дружили все-таки, до определенного момента.

Это были слезы.

Вот от слова «совсем».

Но на заданные, особенно таким тоном, вопросы в приличном обществе как-то принято отвечать…

– Да кто угодно, – вздыхаю наконец, – мог дурака приговорить. Он же был должен такое количество денег такому количеству самых разнообразных и иногда весьма специфических людей, что уже давно стало понятно: добром это не кончится. Но это еще полбеды. Он с какого-то момента вообще перестал выполнять взятые на себя обязательства. При этом откровенно и нагло врал, хамил и блефовал. А кое-кого, у кого с устойчивостью нервной системы похуже, так даже, поговаривают, и откровенно шантажировал. С ним просто стремно стало иметь дело, понимаешь? Вот у кого-то нервы и сдали.

Леська морщится.

– И вы от него тоже отвернулись…

Я жму плечами.

– Да он сам выпилился из нашей компании! И выпилил меня из своей. Я должен был его отчаянно возвращать? Особенно в таком растрепанном виде и состоянии, да еще после того, как он меня лично подвел?

Она снова морщится.

Проводит тыльной стороной ладони по моей щеке.

Вздыхает.

Аккуратно, стараясь не повредить тщательно продуманный и прорисованный макияж, трет уголки глаз.

Снова вздыхает.

– Ты еще лет десять назад, – прищуривается, – был таким хорошим мальчиком, Глеб. А теперь во что мы все превратились?

Молчу.

Перевариваю.

Жму плечами.

А что я могу сказать?

– Я, помню, какой-то сценарий читала, – грустная, вымученная улыбка не мешает задорным ямочкам на щеках. Все-таки удивительно красивая баба, конечно.

Хоть и не в моем вкусе.

– Он не прошел потом, этот сценарий, – продолжает, затягиваясь, – да и хрен с ним, в принципе. Говно сценарий был, между нами, девочками, говоря, хоть мне, как «востребованной актрисе», и полагалась там главная роль. Клюква, прям клюква, нажористая такая. Что-то про лагерные войны после той, великой войны, между зеками, при Сталине еще. Что-то типа: героиня до войны – воровка на доверии, в войну попала в «Смерш», как особо одаренная. А после войны снова, по коварству легавых, загремела в лагеря, и вот как там она порядок свой устанавливает. В общем – тьфу, пропасть. Даже просто читать тяжко. Дерьмо кромешное. А вот название хорошее. В самую точку. «Сучьи времена». А?! Каково?! Соответствует, не находишь?

Снова жму плечами.

– «Сучьи войны» тогда действительно были, – вздыхаю. – Верю. На войну многие зеки и из лагерей шли, по штрафбатам, добровольцами. Ворье в том числе. Их брали как социально близких. А по их собственным понятиям с советской властью сотрудничать нельзя было, даже против фашиста воевать. Вот этих вот фронтовиков, которых после войны в лагеря вернули, «правильные воры» и считали «суками». Резали друг друга реально страшно. А в то, что сценарий говно, хоть и не читал – тоже верю. Вот даже не углубляясь. Других у нас не бывает почему-то. Может, как раз потому, что у нас на дворе такие вот времена?

Дождь, немного отдохнув, зарядил по новой. Незаметно вроде бы. Но вполне ощутимо. По-прежнему такой мелкий, что фактически неотличим от влажного воздуха: не дождь, морось какая-то.

Но уверенно сбивается в мелкие струйки.

Заползает за воротник плаща.

Шуршит.

Обижается горькой, осенней, сиротской обидой.

Захлебывается.

Нищий, кладбищенский дождь…

Надо было, конечно, шляпу просто надеть. Или хотя бы кепку.

А то зонтик раскрывать лень, но, похоже, все же придется…

– Ты не промокнешь? – интересуюсь у красы и гордости российского развлекательного кино и телевидения.

Она вяло отмахивается:

– Уже.

Глава 2. Паб в районе Мясницкой

На кладбище я, разумеется, не поехал.

Надо было, конечно.

Просто чисто физически не смог.

Увы.

Несмотря на то, что нас со Стасом по привычке считали старыми друзьями, чуть ли не самыми близкими. И мое отсутствие в каменномордом ряду скучных мужиков в казенных темных костюмах и теток в кокетливых, несмотря на повод, черных платьях у темной прямоугольной дырки в рыжей липкой глине могут неправильно расценить.

Разговоры разные пойдут. В том числе, кстати, и не самые хорошие.

Да и хрен с ним, плевать.

Как-нибудь да переживу.

В конце концов, когда меня это волновало?!

Или… или я себе снова вру?

И волновало всегда?

Любой человек нашего дурного цеха – в некотором роде эксгибиционист.

Хотелось бы все же надеяться, что хотя бы я этого избежал…

Как только ноги вынесли меня из церковной ограды – они меня, что естественно, понесли сразу в кабак.

Традиция у нас, у русских, такая.

Не по соседству, разумеется.

Я не настолько самонадеян, чтоб считать себя умнее других: сейчас и еще кто-нибудь наверняка с церемонии-то сбежит.

Не хотелось бы встречаться, ни к чему это все сейчас.

Ни к чему…

Коротко задумался, куда ехать: ну уж совершенно точно не на Зубовский и, тем более, не в Останкино.

И на Ямском поле тоже делать особенно нечего.

В результате, как и задумывал, еще когда тоскливо смолили сигареты с вдовой покойного друга, вызвал такси.

Через Яндекс.

На Мясницкую.

В знакомый ирландский паб.

В общем, тоже ничего особенного, честно так говоря. Кухня – так и вовсе говно говном.

Но зато место, что называется, проходное и не тусовочное.

Не на потоке.

И никто не будет коситься на предмет «а что это за мужик тут в одиночестве пьет?». Ну пьет и пьет. Может, ждет кого. Скучно ему.

А может, просто душа просит.

Вот как у меня сейчас, например…

Когда вылезал из такси, дождь уже перестал напоминать мелкую злую морось: дождь как дождь.

Прямой такой.

Честный.

Осенний.

Обычный.

Московский.

Как до пандемии последней.

Вот только холодный, сука…

Машу рукой хрупкой, наглухо забитой татухами официантке:

– Шнапс есть какой?

Она присматривается.

Мало ли кто здесь, типа, ходит.