Россия и локальные войны. 1991–2023 - Димитрий Олегович Чураков

Приднестровской Молдавской Республике быстро залечить свои раны и продолжить строительство собственной государственности. Соглашение, заключенное между Борисом Ельциным и Михаилом Снегуром 21 июля 1991 года «О принципах мирного урегулирования вооруженного конфликта в Приднестровском регионе Республики Молдова», стало основой длительного переговорного процесса, который продолжается и по сей день. В то же время он показал, что Москва не рассматривает ирредентистское движение – в частности, в Приднестровье – в качестве своего союзника на постсоветском пространстве. Народы и анклавы, выступавшие за государственное единство с Россией, в то время не получили полной поддержки, хотя Кремль должен был использовать карту оппозиции в постсоветских республиках. Но заигрывание с оппозицией, местным националистическим и сепаратистским режимом, как показывает опыт ПМР, не преследовало далеко идущих целей объединения, а служило лишь военному, политическому или экономическому присутствию Российской Федерации в некоторых бывших советских республиках.

Описанные выше военно-политические конфликты, включая полномасштабные локальные войны, являются лишь наиболее серьезными проявлениями происходивших в стране дезинтеграционных процессов. Следует понимать, что на рубеже 1980‑х и 1990‑х годов всегда существовала угроза того, что события могут развиваться по еще более ужасному сценарию, поскольку потенциальных угроз было гораздо больше. Лишь небольшая часть развивающихся противоречий на территориальной, национальной и других основах привела к вооруженным конфликтам. Согласно данным, которые сейчас открыты и которые были обобщены, к концу существования СССР, в 1991 году, наблюдателями на его территории было зафиксировано 76 внутренних конфликтов. После Беловежского соглашения ожидалось, что процесс ухудшится. В результате лавинообразного роста конфронтационизма в горячих точках как в самой Российской Федерации, так и на всем постсоветском пространстве количество конфликтов по национальным или территориальным спорам увеличилось почти в два с половиной раза и составило сто восемьдесят.

Точки, которые появлялись то тут, то там, или даже масштабные зоны противостояния приводили к большим человеческим жертвам. Согласно информации, озвученной российским участником на международном симпозиуме в декабре 1993 года, число погибших в зонах, охваченных этнополитическими и региональными конфликтами на постсоветском пространстве, в 1992 году приближалось к 60 тысячам человек. Масштабы потерь в следующем, 1993 году не уменьшились и оценивались сопоставимыми цифрами. По данным других известных источников, с конца 1991 года по апрель 1993 года в вооруженных конфликтах на постсоветском пространстве погибло около 150 тысяч человек. Эти потери в 11 раз выше, чем за 10 лет присутствия Советской армии в зоне такого известного локального военного конфликта, как война в Афганистане. Но даже эти данные могут быть недооценены. Так, по словам бывшего председателя КГБ СССР В.А. Крючкова на процессе ГКЧП: «Менее чем за два года на территории Советского Союза во время военных конфликтов, в гражданских войнах погибло более 200 тысяч человек, до 700 тысяч получили ранения и увечья».

3. Дальний рубеж нашей обороны

По третьему контуру – внешней безопасности, то есть в странах дальнего зарубежья, ситуация для Российской Федерации развивалась таким же противоречивым образом. Но эта непоследовательность, по сравнению с непоследовательностью ситуации внутри Российской Федерации и на постсоветском пространстве, была иного рода. В дальнем зарубежье противоречивое положение нашей страны определялось такими разнообразными факторами, как 1) советское наследие; 2) непонимание целей и перспектив во внешней и внутренней политике постсоветского кремлевского руководства; 3) ограниченное и постепенное сокращение ресурсов Российской Федерации в экономической, военной и дипломатической сферах.

Основное противоречие было связано с положением, которое занимала Российская Федерация в системе нового мирового порядка. С одной стороны, на внешнем контуре безопасности было сравнительно меньше вооруженных конфликтов по сравнению с тем, что мы наблюдали в 1990‑е годы на постсоветском пространстве и даже внутри границ самой страны, на которые Кремль так или иначе не мог отреагировать. С другой стороны, это было связано с тем, что влияние Российской Федерации было значительно ниже по сравнению с советской, и многие позиции, на которых ранее строилась безопасность СССР, исчезли с ее разрушением. Попытки Российской Федерации в первые годы после Беловежского соглашения полностью заменить на геополитической арене (которые, например, выражались в сохранении страной ядерного оружия и переходе к Российской Федерации места в Совете Безопасности) быстро показывают свою беспочвенность, и Кремль переходит к умеренной, выжидательной политике уступок практически по всем векторам военной и внешней политики. Даже в таких важных вопросах, непосредственно связанных с защитой национальных интересов и вопросами ее безопасности, как расширение НАТО на восток, Кремль не проявил последовательности и принципиальности, не предложил создать новую систему договоров и взаимных гарантий, удовлетворившись устными обещаниями и заверениями.

В тех горячих точках, в которых Кремль не мог не обозначить свою позицию, он – в большинстве случаев – не стремился к независимости. Это относится к постсоветскому Афганистану, который в 1990‑е годы стал инкубатором наркотрафика и международного терроризма, Ираку, который так и не оправился после серии агрессивных войн со своими соседями и американской агрессии, а также Сомали, которая также превратилась в очаг нестабильности и международного пиратства.

Единственным направлением, где общая пассивность иногда перемежалась вспышками активности, было балканское направление. В этом регионе Российская Федерация неожиданно для многих предстала близким союзником Югославии и гарантом стабильности в этой стране. Хотя Российская Федерация не располагала достаточными ресурсами для защиты своих интересов в этом регионе и выполнения всех взятых на себя обязательств перед Белградом, российский фактор и российско-сербский фактор показали нецелесообразность неограниченной глобализации в тех случаях, когда люди в разных регионах мира начинают осознавать и отстаивать свои истинные интересы. Из страны, которая очень мало повлияла на развитие нового балканского кризиса на рубеже XX–XXI веков, Российская Федерация постепенно превратилась в страну, которая стала одним из главных игроков в этой части «большой шахматной доски».

Также очень важным в контексте общей темы нашего исследования является тот факт, что Югославия в целом и Сербия в частности в 1990‑е годы рассматривались определенными влиятельными кругами на Западе как «Малороссия» в том смысле, что появились новые механизмы достижения мирового господства и уничтожения конкурирующих стран, стран-изгоев и т. д. Они были разработаны для Югославии и Сербии. В частности, они обсудили механизмы гибридных войн, цветных революций, высокотехнологичных бесконтактных войн и т. д. В будущем результаты глобальных экспериментов социально-политической инженерии, проведенных над Югославией и Сербией, могут быть применены к Российской Федерации и в целом ко всем странам, которые по тем или иным причинам плохо вписывались в новый мировой порядок. Все это требует более детального анализа югославских событий конца прошлого века.

Балканский гласис[23] России

Трудно переоценить геостратегическое значение Югославии для России, поскольку она была ключевым