Пуля калибра 7,92 - Сергей Михеенков

– Товарищ лейтенант, а вы ловко шпрехаете по-ихнему, – сказал Сороковетов. – Что он сказал?

– Он сказал, что это фотография его матери.

– Матери? – удивился миномётчик. – У этого фашиста ещё и мать есть?

– А ты что, Сороковетов, думал, что его Гитлер родил? – хлопнул по плечу своего командира наводчик Емельянов.

Все засмеялись. Настроение у них было хорошее. Лётчика они, во-первых, захватили живым, во-вторых, никого при этом не потеряли, хотя немец яростно отстреливался, и одна из пуль пробила Сороковетову голенище сапога, в-третьих, они отбили его у артиллеристов и теперь вели на НП командира роты капитана Солодовникова. А могли бы сейчас плестись назад несолоно хлебавши. Нет, с таким лейтенантом они не пропадут.

– Не могу представить, что у этих сукиных сынов есть матери. – Сороковетов шёл впереди. Он то и дело останавливался и поглядывал на понуро идущего следом за ним лётчика. – И они их тоже любят. И в письмах пишут: дорогая мамочка… Или что-то в этом роде.

– Примерно то же самое они думают о нас, – сказал Воронцов.

– Это точно. Кто в плену был, такое рассказывают…

– Я в оккупации был, знаю. – Обычно неразговорчивый Астахов выплюнул изо рта травинку, поправил ремень винтовки. – Поедят и тут же в сад выходят, под яблонями присаживаются… А один всё время пристраивался прямо возле крыльца. Мы жили в бане, под горкой. Вся семья там ютилась, целый год. А бабка Груня ходила печку топить. Только ей они в дом ходить разрешали. Она их не боялась. Бабке девяносто три года. Ходила всегда с палочкой. И вот раз увидела этого ганса, который опять возле крыльца пристроился. Подошла да и толкнула его своим батогом. Немец равновесия не удержал и сел на свою кучку…

Никто не засмеялся. Молча смотрели на стриженый затылок лётчика, на его ухоженные руки, которые не знали ни сапёрной лопаты, ни ружейного масла.

– Товарищ лейтенант, вы хотите всё это сдать вместе с ним? – Сороковетов кивнул на планшет.

Воронцов достал шоколад. Две плитки протянул Сороковетову:

– Разделите на всех.

Начатую плитку протянул лётчику. Тот посмотрел на него с недоверием, но потом взял свой шоколад и сунул в карман. Воронцов подумал: не голодный. И вспомнил дорогу на Рославль, колонну военнопленных, пыль, пропахшую мочой… Той дорогой прошли уже тысячи. Однажды к их колонне присоединили новую группу. Человек сто, может, даже побольше. Но вначале их выстроили на обочине и трое немцев прошлись вдоль шеренги, выдёргивая из неё командиров, евреев и всех, кто им не нравился. Прежде чем поставить обречённых к воронке, жандармы их тщательно обыскали. Группа была захвачена накануне вечером во время неудачной атаки наших. Привезли их на грузовиках, на которых немцы возили к передовой боеприпасы и продовольствие. И поэтому в карманах пленных немцы находили, кроме всего прочего, и сухари. Они выворачивали карманы, забирали сухари и тут же их грызли. А через пять минут прикладами согнали к яме и всех прикончили выстрелами из пистолетов в затылок. Немцы стреляли из трофейных пистолетов, наших ТТ. Видимо, это доставляло им удовольствие. Они торопливо перезаряжали трофейные пистолеты новыми обоймами и деловито продолжали стрельбу. Это были не жандармы и не СС. Ни рун, ни блях Воронцов на них не видел. Простые солдаты – вермахт.

Никогда никому Воронцов об этом не рассказывал. Ни Зинаиде, ни Нелюбину. Зачем им это знать? Кондратий Герасимович и сам многое пережил. Зинаида… Зинаида привела его на хутор с дороги. Вымолила его жизнь у конвоиров.

Время прошло, состав роты поменялся несколько раз. Те, с кем Воронцов и Нелюбин пришли в ОШР, с кем прорывались через линию фронта, уже давно выбыли. Кто по списку безвозвратных потерь, кто в госпиталь, кто переведён в обычную стрелковую роту. И никто теперь, кроме ротного, замполита Каца, оперуполномоченного отдела контрразведки Смерш лейтенанта госбезопасности Гридякина и лейтенанта Нелюбина не знал, что год назад Воронцов, тогда ещё курсант Подольского пехотно-пулемётного училища, скрывался от жандармов и полицейских патрулей в лесах по ту сторону фронта. Никто ему о прошлом не напоминал. Лишь старший лейтенант Кац иногда пристально смотрел на Воронцова, будто решая, задать ему давно заготовленный вопрос или подождать ещё немного. С замполитом отношения у взводного-1 так и не сложились. Хотя и явной неприязни не было. Воронцов занимался взводом. Кац ему дорогу не заступал. Воронцов назначил агитатором командира отделения бронебойщиков сержанта Марченко, который читал бойцам передовицы, проводил политинформации и доводил до личного состава взвода всё, что рекомендовал замполит роты. Марченко к поручению относился со всем рвением. И Кац появлялся во взводе редко. Воронцов чувствовал, что общение с ним и со штрафниками его взвода не доставляло удовольствие и замполиту…

Сороковетов ломал шоколад и совал коричневые кусочки в протянутые руки бойцов.

– Товарищ лейтенант, – сказал он, – вот ваша доля.

Воронцов оглянулся. Кусочек шоколада, который протягивал ему миномётчик, был значительно больше того, который он оставил себе.

– Спасибо, Сороковетов. Возьми его себе, – сказал он.

Когда вышли к траншее, Сороковетов снова заволновался и сказал:

– Товарищ лейтенант, спрячьте пистолет. Ротный увидит, заберёт. Это ваш трофей.

– Трофей хороший. Когда-то у меня уже был немецкий пистолет, парабеллум. Я его потерял. – Воронцов вытащил вальтер и, разжав пальцы, некоторое время смотрел на пистолет. – Этот тоже ничего. Полегче.

– Спрячьте. Мы скажем, что у него не было оружия.

Воронцов засмеялся и снова сунул парабеллум за ремень.

Капитан Солодовников выслушал доклад Воронцова. Осмотрел содержимое планшета. Повертел в руках карту с нанесённым на неё маршрутом полётов. Задал лётчику несколько вопросов. Ротный чувствовал себя победителем. Радовало его и то, что у него, командира роты, оказался рядом такой хороший переводчик. Должно быть, не хуже, чем в штабе полка. Пленный оказался лейтенантом люфтваффе, имел два Железных креста I и II класса. Воронцов переводил вопросы и ответы. Зазвонил телефон. Звонили из штаба полка. Там уже знали о ценном трофее, сразу потребовали пленного лётчика к себе.

– Веди ганса к бате, – сказал ротный. – Кобуру с него сними. Там запасная обойма к твоему трофею. Не демонстрируй. Там этого не любят. – И указал на вальтер за поясом. На трофей он, конечно же, давно обратил внимание. Но забрать его у взводного, который рисковал жизнью…

К полудню рота окопалась, плотно приткнулась флангами к стрелковым батальонам. Капитан Солодовников, видимо, не надеясь на стойкость соседей, приказал усилить фланги пулемётами и отделениями бронебоек. Штрафники осёдлывали дорогу. Справа два взвода и слева два взвода. Взводные поторапливали бойцов:

– Быстрей, быстрей, ребята. Слышите, гремит? Уже близко.

Но день прошёл спокойно. Обе кухни – и своя, штатная, и трофейная – расположились в километре позади траншеи, в глубоком овраге. Кашевары во главе со старшиной прибывали два раза в день, привязывали на опушке леса своих лошадей, стучали разводными черпаками по откинутым крышкам котлов, и тотчас возле них образовывалась очередь. Все уже знали установленный старшиной порядок: из штатного котла кашу получали первый и второй взводы; из трофейной немецкой – третий и четвёртый; пулемётные расчёты и бронебойщики харчевались из котла того взвода, который они на тот момент поддерживали.