Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

него дело. Отставной нарком был слишком известной и заметной в мире личностью, чтобы бесследно исчезнуть в сталинской мясорубке. Никто бы не поверил, что он мог быть шпионом, а лишние проблемы Сталину были не нужны. Вождь не собирался прерывать переговоры с Западом, и Литвинов мог еще понадобиться. Поэтому отставному наркому подыскали второстепенную должность, оставили депутатом Верховного Совета СССР и даже предоставили ему кабинет в здании НКИД. Он изредка появлялся на публике, хотя его имя практически перестали упоминать в советской печати. Литвинову отключили телефон спецсвязи, его перестали посещать многие из бывших «друзей», но ему сохранили жизнь. В общем, все это больше напоминало опалу, что в Советском Союзе означало жизнь в постоянном страхе за судьбы не только себя, но также родных и близких. Путь в бериевские застенки с тех пор всегда оставался для Максима Максимовича открытым.

Между тем внешне складывалось впечатление, что с отставкой наркома внешняя политика страны не изменилась. 6 мая Галифакс на всякий случай поинтересовался у Майского, остаются ли в силе предложения, сделанные отставным наркомом 17 апреля? «В Советском Союзе, — ответил полпред, имевший все основания опасаться за собственную судьбу, — в противоположность тому, что часто наблюдается на Западе, отдельные министры не ведут своей собственной политики. Каждый министр проводит общую политику в целом. Поэтому, хотя народный комиссар М.М. Литвинов ушел в отставку, внешнеполитический курс Советского Союза остается прежним. Стало быть, сделанные нами 17 апреля предложения сохраняют свою силу» 177. В Москве новый нарком Молотов был совершенно неопытен в международных делах. К тому же он вынужден был делить свое время между Совнаркомом и НКИД. Логично было предположить, что оперативное руководство наркоматом перейдет к опытному дипломату Потемкину, который в момент смены министра находился в Стамбуле, откуда проследовал с визитами в Бухарест и Варшаву. Потемкин, судя по всему, был в курсе грядущих перемен в руководстве министерства. Он был близок к Молотову, его периодически вызывали на совещания в Кремль к Сталину, в том числе и на те, где Литвинов подвергался резкой критике со стороны Молотова. В последнее время Потемкин считал для себя возможным устраивать выволочки Майскому и инструктировать Сурица, хотя в его компетенцию не входило непосредственное руководство этими послами (это была прерогатива министра). Возможно, Потемкин видел самого себя в роли преемника наркома. Или, по крайней мере, руководителем наркомата при формальном лидерстве неопытного Молотова. Но быстро выяснилось, что этого не будет.

Потемкину отводилась роль послушного исполнителя, а реальную политику, как и прежде, определял Сталин. Это стало понятно уже через несколько дней после отставки Литвинова. 10 мая, еще находясь в Варшаве, Потемкин попытался убедить Молотова в том, что компромисс с англичанами возможен, а разговор о неприемлемости односторонних гарантий СССР странам Восточной Европы на самом деле лишен смысла. «По существу, — объяснял Потемкин очевидную истину новому наркому, — английское предложение обязывает нас принять участие в борьбе с агрессором только после того, как Англия и Франция уже ввяжутся с ним в драку. Таким образом, действуя против агрессора одновременно с трех сторон, СССР, Англия, Франция на деле оказывают друг другу взаимную помощь. Предлагаемая Англией декларация СССР (об односторонних гарантиях странам Восточной Европы. — И. Т.), — продолжал Потемкин, — подкрепляет создающуюся общую систему гарантий против агрессии, представляемых Англией и Францией Румынии, Польше, Греции и даже Турции, морально подкрепляет слабейшие страны и может оказать содействие желательной для нас ориентации еще колеблющихся государств, как Болгария и Югославия, а также косвенно облегчить урегулирование болгаро-румынских разногласий. Фактически, — делал заключение заместитель наркома, — английские предложения обеспечивают нашу защиту Румынии и Польши, обходя в то же время стеснительное для этих государств формальное соглашение с нами и при том не возлагая на нас самих прямых обязательств помощи им обоим». Из этого следовал общий вывод, что при определенных условиях «можно было бы и согласиться» на английское предложение 178. То же самое Галифакс пытался объяснить в Лондоне Майскому. Английская «формула, — убеждал он полпреда, — фактически предоставляет Советскому правительству ответные гарантии совместных действий, поскольку декларация подразумевает выполнение (советских) обязательств в том гипотетическом случае, когда Великобритания и Франция уже будут вовлечены (в военные действия)» 179. Но после отставки Литвинова Майский уже не воспринимал чужие доводы. Он полностью «потерял» собственное мнение и способен был лишь озвучивать официальную позицию Кремля. Потемкин, единственный из высокопоставленных советских дипломатов, верно оценил подход англичан и не побоялся предложить такой шаг, на который не решался даже Литвинов.

Здесь надо сказать, что в начале мая 1939 года сложилась на редкость благоприятная обстановка для советско-английского сближения. Если бы Литвинов еще какое-то время оставался на своем посту, в Европе могла сложиться совсем другая ситуация. Галифакс по дипломатическим каналам получил заверения Польши и Румынии в том, что эти страны не будут возражать против достижения согласия Англии с Советским Союзом, при условии что их страны не будут прямо упомянуты в возможном соглашении 180. Глава Форин Офис, отвечая тем скептикам, которые опасались, что вслед за денонсацией германо-английского морского соглашения, последовавшего в конце апреля, Германия может решиться на другие направленные против Британии шаги, доверительно говорил тогда, что англо-советские отношения «зашли уже так далеко, что их дальнейшее улучшение не окажет на Гитлера дополнительного воздействия» 181. Однако все доводы Потемкина и рассуждения Галифакса имели смысл лишь в том случае, если бы Сталин и Молотов действительно хотели договориться с Англией и Францией. Но если в Кремле к этому времени всерьез решили добиваться согласия с Германией, то любая логика дальнейшего сближения с Западом уже не имела значения.

Молотов «не услышал» своего заместителя. В заявлении по поводу английского предложения, переданного Молотовым послу Сидсу 14 мая, по-прежнему утверждалось, что «отсутствие гарантий СССР со стороны Англии и Франции в случае прямого нападения агрессоров, с одной стороны, и неприкрытость северо-западных границ СССР, с другой стороны, могут послужить провоцирующим моментом для направления агрессии в сторону Советского Союза» 182. Ситуация на советско-англо-французских переговорах заходила в тупик. И надежд на выход из него с приходом Молотова к руководству НКИД становилось все меньше. Молотов не был дипломатом. Он не способен был вести переговоры, не мог и не пытался понять аргументы другой стороны и нащупать компромисс. Молотов просто доводил до сведения тех, с кем беседовал, позицию советского руководства и ждал ответной реакции. Если она не совпадала с тем, что Молотов хотел услышать, переговоры прерывались, и нарком отправлялся в Кремль получать